– Ну-ну, – сказал я, – продолжай.
– Теперь, – продолжил он, отвечая на мой призыв, – осталось направить эту кипящую негодованием молодую энергию на ломку этой системы! Дураки, к счастью, не задумываются, что будет потом. Им кажется, что стоит сломать эту власть, сразу станет хорошо и замечательно. Они не примеривают к себе ни судьбу Египта, ни чью-либо еще, и даже не понимают, что среди них нет ни лидеров, ни внятной политической программы, кроме лозунгов, что прекрасно, так как нам вовсе не нужно, чтобы на обломках этой власти возникла другая, демократическая и крепкая. Ее столкнуть будет посложнее, а сталкивать придется…
Я прервал настороженно:
– Постой-постой! Уже и я, как и Грекор, не понимаю, ты на чьей стороне? Тебе не нужна демократическая Россия?
– А такое возможно? – спросил он. – Времени до сингулярности осталось маловато.
– И что?
Он прямо посмотрел мне в глаза.
– А тебе не кажется, что нужна не смена режима, а уничтожение всякой власти на данной территории?
Я помотал головой:
– Погоди-погоди. Что-то не понимаю.
– Тогда пока отложим, – сказал он мягко. – Кто-то называет это шоком будущего…
Через неделю я сам увидел в новостях сенсационное сообщение. Нашу группу «Срань Господня» оппозиция, впервые придя к соглашению, единогласно выдвинула на Международную премию культурного слияния народов и уничтожения границ.
Даже хитрый Зяма пришел опупевший, как только новость распространилась по инету, попросил налить ему стакан водки. Данил наполнил граненый стакан до краев, придвинул услужливо и приготовился смотреть, как хитрый еврей будет пить.
Грекор и Гаврик тоже подошли и уставились с интересом, однако Зяма взял стакан, повертел в пальцах и поставил обратно.
– Нет, отдайте Данилу. А у меня пурим, мне, увы, нельзя.
Грекор сказал разочарованно:
– Что-то у тебя пурим сорок раз в году!.. Так бывает?
– Разумеется, – ответил Зяма с великолепным высокомерием. – Ничего вы, гои, не понимаете. Пурим он на то и пурим, потому что!
Оксана спросила наивно:
– А что такое пурим?
Зяма сдвинул плечами.
– Да что-то такое в древности было. То ли сражение, то ли праздник. Надо в инете посмотреть.
Грекор хохотнул:
– Раньше в Библию заглядывали!
– Дикари, – ответил Зяма авторитетно. – Инет и есть теперь Библия. В нем, кстати, и та старая Библия тоже есть.
Данил передвинул стакан Грекору, тот, не чинясь, выпил, не отрываясь, довольно крякнул. Морда покраснела, на некоторое время вообще стала буряковой, потом медленно вернулась к своему малиновому цвету.
– Свиньи вы все, – сказал он с чувством. – И ты, Зяма, свинья, хоть и не ешь свинину…
Данил хохотнул:
– Это Зяма не ест?.. Скажи еще, и по бабам в субботу не ходит.
– Все равно свинья, – сказал Грекор. – Это же наших Люську и Марину выдвинули на такую премию! Ее называют Нобелевской премией культуры, а вы все еще не оценили значимости этого события!.. И не пьете, оба виолончелисты наши гребаные.
Данил сказал с сожалением:
– Все равно не дадут.
– Почему?
– Ну, это же очевидно…
– Откуда? – спросил Грекор. – Мне вот совсем не очевидно!
Данил сказал с неохотой:
– Ну ты же понимаешь, что культуры особенной там и не было. Ну, как ее понимать принято.
– Ты старомоден, – сказал Грекор обвиняющим голосом. – Вообще отстал от жизни, дикарь, папуас, Миклухо-Маклай!.. У «Срани Гоподней» такой же культурный эпатаж, как у «Афроамериканского квадрата» или у всех работ Пикассо…
– Ну, – возразил Данил, – Пикассо рисовал потому так, что у него натурщица была такая. Говорят, у нее то, что мы все ищем, было аж за ухом!.. А тут все настолько очевидно, что…
Зяма сказал авторитетно:
– Еще ни одна Нобелевская не давалась, как говорится, справедливо. Ну, разве что научные. А все литературные, культурные и премии мира, сами знаете, только тем, кто… ну, вы поняли. Так что у Люськи и Маринки есть все шансы!
Валентин сказал задумчиво:
– Если это случится… я даже не знаю… то, выходит, мы не впереди планеты всей в настизме, а даже чуточку запоздали. Все эти ЮНЕСКО и комитеты по Нобелевским премиям опередили нас на несколько шагов…
– Головатые там сидят, – сказал Зяма уважительно. – Наши, конечно, пархатые. Понимают, когда нужно морду ящиком, а когда можно откровенно насрать на древнюю окаменелость, именуемую этикетом!
Данил нахмурился, но промолчал.
– Вообще-то все объяснимо, – проговорил Валентин неспешно. – Сейчас умело подогретая ненависть к России зашкаливает настолько, что кто бы в России ни выступил против власти и как бы ни выступил, его нужно срочно выдвигать в нобелевские лауреаты! И вообще объявлять высшим нравственным авторитетом, даже если это сам Чикатило.
Зяма сказал с веселой издевкой:
– Я читал в новостях, что группу «Срань Господня» предлагают выдвинуть еще и на премию Европарламента имени Сахарова!
Валентин вскинул брови.
– Ну, которую первым получил Нельсон Мандела?
– Грамотный, – сказал Зяма с уважением. – А я думал, ты Остап Бендер, что аспирантом прикидывается!
– Блин, – прорычал Данил. – Хорошо, сам Сахаров давно помер. А то бы от стыда повесился. Или из окна выпрыгнул, уж и не знаю, как там академики поступают…
– Премия имени Сахарова, – сказал Валентин, обращаясь и к нам с Грекором, мы слушаем молча, – вообще-то называется «за свободу мысли». Как ее собираются вручать насравшим на алтаре храма, многие просто не понимают. С другой стороны, если это рассматривать не как сранье, а выражение акта протеста против лжи и лицемерия, против бесстыдного слияния церкви и власти, то все становится на свои места и две сруньи превращаются в героинь.
Глава 6
Все зависит от точки зрения, стучит у меня в черепе. Если православные считают это кощунством и святотатством, что заслуживает чуть ли не смертной казни, то европейцы, которым самим насрать на православие, считают девочек смелыми и честными активистками борьбы за свободу и демократию.
А насрать в храме отживающего свое православия – это совсем не то, что насрать в католическом, там бы точно тюрьма, и надолго. Еще проблемнее было бы насрать в мечети, оттуда эти героини вообще не вышли бы живыми…
Аватарка Дудикова выскочила на середину экрана, я включил звук, вскоре появилось и приблизилось к веб-камере его деловито улыбающееся лицо.
