Камней унылые гряды
Давно срубил жестокий плотник.
Слегка поклонившись, я показал, что закончил, отошёл немного назад и стал наблюдать за публикой. Недоумения не было ни на одном лице — все присутствующие благожелательно выслушали мою эскападу и через несколько секунд выдали стандартные аплодисменты. Церемония продолжилась.
Меня повели на сеанс фотографирования, затем мы с норвежским королём, стоя на балконе и ёжась от холодного ветра, маятникообразно махали толпе, собравшейся на площади внизу. После этой экзекуции меня посадили перед огромной книгой отзывов для нобелевских лауреатов и дали в руки позолоченный карандаш. «Да здравствует Чебурашка!» — старательно вывел я на лощёных страницах. И подписался: «Платон Колпин».
Тем временем в соседнем зале уже подготовили банкет. Гости рассаживались за столики, дамы блистали бриллиантами и вечерними нарядами, мужчины преимущественно были в смокингах и бабочках.
Меня усадили за один столик с королевской семьёй. Вокруг роились репортёры, пытавшиеся поймать интересный кадр.
Председатель нобелевского комитета подошёл к микрофону, установленному прямо в зале, и вновь стал распространяться на тему того, как он счастлив, и польщён, и рад, и как он хочет выразить, и как для него почётно. Все внимательно слушали старика, не притрагиваясь к тарелкам и приборам.
Я уныло наблюдал за этим словесным недержанием, а потом мысленно дал команду: «Пляши!» Старик подпрыгнул и с изумлением воззрился сначала на свои руки, которые вдруг поднялись и стали вертеть в воздухе кренделя, а после — и на ноги, пошедшие вприсядку.
Собравшиеся некоторое время наблюдали за необычным зрелищем молча. Однако после того, как почётный муж опрокинул в пляске пару стульев и повалил набок соседний столик, раздались возгласы, подбежала охрана — и несчастного старика, продолжавшего выделывать коленца, аккуратно увели.
Позже газетчики выяснили, что престарелый норвежец и раньше страдал подобными припадками, вызванными нарушениями в коре головного мозга, однако публично они проявились впервые.
На следующий день после возвращения из Осло я лежал дома на кровати и меланхолично плевал в потолок. Он находился в четырёх метрах от меня — и доплюнуть до него было нелегко. Но мне везло.
Густой желеобразной массой всё пространство комнаты заполняла скука. Она просачивалась на балкон, падала лоснящимися ломтями на улицу — и медленно, медленно затопляла город, страну и весь мир. И ещё более тоскливо становилось от осознания того, что наводнение это видел один лишь я. Это была моя скука.
Я мог слишком многое. Границы своих сил я перестал ощущать. Но приложить их было некуда. Казалось, я разрешил все задачи, которые способен дать мир.
Всё стало даваться слишком легко. Я лениво посмотрел на плазменную панель, висящую напротив кровати. Можно было дотянуться до пульта и включить её. А можно сделать так, что мне повезёт — и благодаря стихийному перепаду электричества экран включится самостоятельно и как раз на интересующем меня канале. Или же броуновское движение молекул воздуха вдруг случайно упорядочится — и порыв ветра принесёт мне пульт прямо в руки.
Я всё более понимал, что любое чудо — это всего лишь событие, вероятность которого крайне мала. Но я мог по своей воле заставить случиться даже самое маловероятное событие. И из этого всемогущества сложно было вырваться. Разве что намеренно ограничивать себя — и каждый раз, преодолевая лень, подниматься за пультом самостоятельно.
Мне всё менее интересно становилось заниматься государственными делами. На третьем году президентства я сделал со страной всё, что задумывал. Конечно, Россия ещё не стала государством моих фантастических прожектов, однако до этого было недалеко. И от меня не требовалось более и пальцем шевелить — всё шло по накатанной, и траектория дальнейшего развития страны опровергала самые оптимистичные представления о реальности.
С общим управлением справлялся Солодовников, а министры, некоторые из которых также были назначены по принципу «мне повезёт», решали свои задачи превосходно. Тем не менее я преодолевал лень и ходил на заседания правительства, хотя мне как президенту это было вовсе не обязательно. В роли ведущего выступал Олег, я же присутствовал наблюдателем и лишь иногда выражал своё мнение или вступал в дискуссии.
В этот день было намечено очередное заседание правительства, на которое — я бросил взгляд на часы — я уже опаздывал. С трудом заставив себя подняться, я набрал на клавиатуре команду готовности для вертолётчика и направился в гардеробную одеваться.
На заседание я опоздал минут на десять, чем заслужил укоризненный взгляд Солодовникова. Заняв место, я попытался понять, о чём идёт речь. Выступал министр связи и информатизации. Он рассказывал о новых проектах виртуальной реальности, которые можно применять в школах страны для обучения детей. Идея была в том, чтобы отобрать лучших учителей и поручить им проводить уроки сразу для тысяч детишек по всей стране, в виртуальном пространстве. Таким образом, ученики даже далёких деревенских школ смогут получать образование высшего качества. Тем более что у нас все школы без исключения были оснащены необходимым оборудованием.
Ему оппонировал министр образования. Он говорил, что, приняв такой проект, мы выбросим за борт большую часть преподавательского состава в школах. И что никакая виртуальная реальность не заменит детям живого общения с учителем. И что технологии, это, конечно, хорошо, но не надо впадать в крайности.
— Платон Сергеевич, — обратился он ко мне, — вы меня поддержите? Я не против прогресса и использования виртуальной реальности, но нельзя же всё это вводить разом, перечёркивая прежние наработки!
Я рассеянно покивал, высказался в том духе, что идея хороша, но нужно учесть возможные негативные последствия, потом извинился, попросил продолжать без меня и вышел за дверь.
Я шёл по коридорам Дома правительства и вспоминал школу. Уроки, на которых подчас было невыносимо скучно. Когда так хотелось просто встать — и выйти из класса. Пойти, неважно куда и без особой цели. Просто чтобы избавиться от этой нудной обязанности — присутствовать.
Сейчас я ощущал то же самое. Такое же стремление вырваться, освободиться, что-то изменить в своей жизни. И это самое странное. Потому что все последние годы со мной происходило именно то, что я хочу. То, к чему я стремился. То, что я придумал сам для себя.
Я миновал пункт охраны и вышел на улицу. Даже хорошо знакомого человека можно не узнать — игра света и тени, чуть другой поворот головы, прядь волос, закрывшая лоб, — и он проходит мимо неузнанным. Мне повезёт — и меня никто не узнает.
Я сам вылепил себе жизнь. И не только. Весь окружающий мир я исправил по своему разумению. Почему же мне сейчас так скучно? Нет, я не всё делал ради себя. Стать счастливым самому — этот этап был давно пройден, испробован и найден неволнующим и пресным. Я же хотел осчастливить других, всю страну, может быть, весь мир. И кажется, что сделано всё, что планировал, всё, что хотел. Да, мне повезло — и у меня всё получилось.
