Я сфокусировала на них все свое внимание без остатка (ведь сейчас от них зависела моя жизнь), поэтому даже не услышала, как кто-то в специальном костюме подошел ко мне сзади. Шею кольнуло. Тело сковало ледяное оцепенение, и я упала.
Последнее, что увидела, — цепочку зеленых огоньков, потом глаза закрылись, и все исчезло.
…когда я ушел из традиционных СМИ в онлайн-журналистику, мне бессчетное количество раз задавали один и тот же вопрос: «Почему?» Почему бросил успешную карьеру и сунулся в совершенно новую для себя область, где все профессиональные навыки не только вызовут насмешки, но и серьезно помешают? Почему человеку в здравом уме и твердой памяти (а меня именно таким обычно и считают) вздумалось вдруг так поступить?
У меня обычно была готова на этот случай красивая и удобная отговорка: мол, захотелось испытать себя и я твердо верю в необходимость рассказывать людям правду. Хотя последнее утверждение, безусловно, верно — я действительно считаю, что людям необходимо рассказывать правду, и именно этим и занимаюсь по сей день.
Я женился рано. Ее звали Лиза — умная, красивая, мы были безумно влюблены. Обвенчались еще студентами. Я собирался стать журналистом, а она — учительницей. Но с преподавательской карьерой пришлось повременить: ведь спустя три дня после выпуска мы получили положительные результаты теста на беременность. Мы очень обрадовались этим результатам. Пожалуй, последний раз в жизни нас порадовали результаты теста.
Наш сын, Итан Патрик Казинс, родился пятого апреля 2028 года. Весил восемь фунтов и две унции. Стандартная медицинская проверка выявила повышенный уровень Келлис-Амберли. Собственная мать, сама того не ведая, обрекла его еще до рождения. Последующее обследование показало, что в ее яичниках находились вирусные резервуары. На ее здоровье это никак не влияло, а вот нашему сыну повезло меньше.
Я счастливый человек: я прожил вместе со своим сыном девять прекрасных лет, хотя приходилось все это время соблюдать многочисленные предосторожности и карантинные нормы. Он любил играть в бейсбол. Перед своим последним Рождеством написал в письме Санта-Клаусу: «Пожалуйста, подари мне лекарство, чтобы мама и папа больше не расстраивались». Спонтанная амплификация произошла спустя два месяца и шесть дней после его девятого дня рождения. Мертвое тело при посмертной проверке весило шестьдесят два фунта и шесть унций. Лиза покончила жизнь самоубийством. А я? Я сменил профессию.
Но выбрал такую, где можно по-прежнему говорить людям правду.
из блога Ричарда Казинса
«Другая правда»,
21 апреля 2040 года.
Девятнадцать
Я проснулась в белой комнате, на белой кровати и в белой пижаме. Белый запах хлорки щекотал нос. Села на постели и тут же, ахнув, инстинктивно зажмурилась: на потолке ярко горели лампы. Только потом до меня дошло: я же лежала на спине с открытыми глазами, смотрела прямо на них, но совершенно не чувствовала боли. Пониженная чувствительность — один из ранних признаков амплификации Келлис-Амберли. Люди из ЦКПЗ поэтому на нас напали? Я в какой-нибудь мерзкой лаборатории? Про них ходило столько разных слухов, может, кое-что из этого и правда?
Осторожно потрогала лицо. Пальцы нащупали тонкую полоску, которая закрывала глаза и крепилась на переносице и висках; невероятно легкий пластик, почти не ощутимый. Знакомая штука — их уже лет пятнадцать используют в больницах: защитный поляризованный блокиратор ультрафиолетовых лучей, специально для страдающих ретинальным КА. Они баснословно дорогие (одна такая добавит к счету за госпитализацию долларов пятьсот, и это с учетом страховки) и очень хрупкие. Зато просто потрясающе фильтруют свет — ничего лучше ученые пока не придумали. Я немного успокоилась: значит, не амплификация. Меня всего-навсего похитил ЦКПЗ.
Слабое утешение, но все же.
Кроме меня в комнате никого не было. Белая кровать, белое постельное белье, белая тумбочка со специальными резиновыми накладками на уголках (такую не удастся использовать в качестве оружия) и огромное темное зеркало во всю стену. Я прищурилась — за стеклом просматривался пустынный коридор. За мной никто не наблюдал. Еще одно очко в пользу моего «не-зомби» состояния. Зараженного обязательно караулили бы охранники, хотя в принципе логичнее было бы сразу пристрелить.
Я смогла заглянуть за «зеркало» только благодаря ретинальному КА. Для обычных людей подобное стекло непроницаемо, и невидимые врачи могут спокойно наблюдать за ситуацией. В прошлом остались тяжелые мониторы и громоздкое оборудование, теперь в палатах вы найдете только гладкие поверхности, ячеистые сети для сенсоров и невидимые беспроводные датчики. И пациентам удобнее, и докторам не надо лишний раз входить в комнату, где больной каждую минуту может подвергнуться амплификации. Профессия медика и так считается не самой безопасной, и многие выбирают что-нибудь понадежней, например, журналистику.
Хотя в данный момент вряд ли бы назвала свою работу безопасной. Я закрыла глаза. И сразу же увидела перед собой Баффи с потемневшими из-за вируса радужками, Баффи, которая перестала быть собой. Наверное, теперь я буду всегда ее видеть. Всю жизнь.
Келлис-Амберли — наша реальность. Мы живем и умираем, а после смерти пробуждаемся и бродим, набрасываясь на бывших друзей и любимых. Исключений нет. Родителям пришлось застрелить родного сына — казалось бы, это должно было наложить отпечаток на всю семью. На самом деле мы с Шоном тогда были еще слишком маленькими и ничего толком не понимали. Для нас вирус стал просто фоном, частью повседневной действительности. Не будь его, мы просто по-другому проводили бы время, не тыкали бы ни в кого палкой. Баффи и Чак — первые близкие люди, которых у меня забрал Келлис-Амберли. Инфекция затронула судьбу моих родных, она убивала наших знакомых, например, охранников в Оклахоме или Ребекку Райман (хотя ее мы знали только по фотографиям). Но меня это никогда не касалось напрямую. Раньше, до Мемфиса.
Я открыла глаза. Страдай не страдай, а мертвых уже не вернешь. Надо разбираться с тем, что происходит здесь и сейчас. Нас по непонятным причинам усыпили и доставили сюда сотрудники мемфисского ЦКПЗ. Забрали одежду, оружие и записывающие устройства. Даже сережки-мобильники. Даже очки. Хотя вместо них у меня был теперь удобный блокиратор, я все равно чувствовала себя практически голой.
Мать говорила: женщина никогда не бывает по-настоящему голой, ведь у нее всегда имеется при себе плохое настроение и сердитый взгляд. Золотые слова. Я встала с кровати, подошла к двери и потянула за ручку.
Не заперто.
Не факт, что это хорошо.
В коридоре тоже никого и ничего — белые стены, белые полы и яркие лампы. Через каждые десять футов по обеим сторонам — такие же фальшивые зеркала, как и у меня в палате. Изолятор. Час от часу не легче. Я поправила на носу блокиратор (нужды в этом особой не было, но привычный жест меня чуть успокоил) и двинулась вперед.
В третьей комнате слева обнаружился Рик — лежал поверх покрывала в точно такой же белоснежной пижаме, как у меня. Мальчики или девочки — ЦКПЗ без разницы. Я постучала по «зеркалу», а потом открыла дверь и вошла.
