«Да. Вы правы. Но раз так судьба распорядилась… Вы, Джим, стали моим оружием», — он грустно улыбнулся.
Я кивнул.
«Будем полицию вызывать?» — спросил я.
«Да».
Мы перебрались через ограду и вернулись в мастерскую. Тэмбэл позвонил в полицию. Полицейские приехали, агент показал им какое-то удостоверение. Чтобы не вмешивать меня во всё это, Тэмбэл сказал, что это он застрелил Кальцена и случайно попал в газовый баллон; заменить мои отпечатки на пистолете на его не составило труда. Собственно, я вообще не принимал участия в полицейских разборках, поскольку не хотел проблем. Я поехал домой. Тэмбэл оставил при себе информацию о том, как он выследил Кальцена, и про моё существование вообще не сказал ни слова. Мы сделали так с моего согласия (хотя я вспомнил, что изначально Тэмбэл полагал представить меня к награде).
Об остальных событиях Тэмбэл рассказал мне уже дома; мы сидели с пивом в руках и обсуждали смерть немца. Когда дом потушили, опознавать было уже нечего. Что характерно, зубного снимка Кальцена в природе не существовало: он никогда не обращался к врачам даже в Германии. «Пальчики» у него сняли при поступлении в СА, это было стандартной процедурой, потому их и смогли использовать спецслужбы.
Впрочем, сомнений в том, что мы убили именно Генриха Кальцена, не было.
«Куда вы теперь?» — спросил я.
«Вернусь в Европу. Я говорил, что женат?»
«Нет».
«Ну вот, теперь говорю», — он улыбнулся.
Мы разговаривали по-дружески, но мне было как-то неуютно. Ведь получилось, что я отобрал у Тэмбэла победу, пусть об этом и знаем только мы вдвоём. Я спросил:
«Вы будете ещё охотиться на фашистов?»
«Я не знаю, — ответил он. — Может быть, да. Может быть, нет. Я могу уйти на пенсию в любой момент».
«Наверное, как жена разрешит», — предположил я.
«Вроде того».
Потом мы сидели и смотрели на огонь в камине. Казалось, что всё уже закончено, что все дела в прошлом. Но на самом деле всё не так просто. Это лишь часть моей истории, причём часть не самая главная.
* * *
В апреле 1947 года Джордж Тэмбэл уехал из нашего городка. Позже он прислал мне открытку из Уганды, где, вероятно, гостил у сестры, а ещё позже — из Эвре, Франция. На обеих открытках не было ни слова: они просто свидетельствовали о том, что у него всё в порядке и что он меня помнит.
Потом минуло ещё двадцать лет. Я так и не женился, зато открыл новую мастерскую, потом ещё одну, а потом и ещё одну. Бизнес процветал, я купил себе дом побольше и проводил дни в праздности, читая газеты, смотря телевизор и лениво пролистывая финансовые отчёты из мастерских.
А в июле 1969 года я неожиданно увидел в газете фотографию Джорджа Тэмбэла. На ней он выглядел гораздо моложе, чем в сорок седьмом, но всё-таки это был он, сомнений не возникало. Под фотографией была подпись: «Уильям Гровер, 1903–1945». И я прочёл эту статью.
Именно тогда я понял, с кем был знаком в течение почти года, кому помогал в деле поимки опасного немецкого преступника. Я понял, почему он интересовался гонками и живописью и откуда у него на спине страшные вспухшие шрамы. Он был очень, очень сильным человеком; смерть настигала его дважды, но первый раз он сумел её обмануть.
Уильям Гровер был сыном обеспеченного конезаводчика — англичанина, обосновавшегося во Франции и женившегося на француженке. Сразу после Первой мировой войны семья перебралась в Монако, где Уильям быстро получил водительскую лицензию (в то время так назывались права) и стал работать шофёром. Тогда же он купил подержанный мотоцикл Indian, подетально перебрал его и начал понемножечку гоняться в любительских заездах. Надо сказать, что водителем он поступил не к простому богатею, а к известнейшему европейскому художнику-баталисту сэру Уильяму Орпену; на службе он увлёкся в том числе и живописью. А потом влюбился в натурщицу Орпена мадемуазель Ивонн Обик и женился на ней в 1929 году.
В конце двадцатых к нему пришла слава автогонщика — он выигрывал Гран-при Франции (дважды), Монако, Бельгии, Ла-Боля (трижды). Выступал он под псевдонимом «Уильямс», а самой громкой его победой стала гонка в Монте-Карло. Известность, пришедшая к нему после той победы, хорошо характеризуется следующим эпизодом. Гровер и его супруга Ивонн очень любили скорость и частенько просто катались с огромной скоростью по узким улицам Монако: он ведущим, она — ведомым. В одну из таких поездок жандарм остановил Ивонн за превышение скорости. Ошеломлённая Ивонн спросила: «Но почему не его, он же был ведущим?» На что жандарм ответил: «Это же Уильямс. Мы не останавливаем Уильямса». Его слава и авторитет в Монако были непререкаемы.
Не думайте, кстати, что все эти сведения я прочёл в статье. Там была лишь короткая заметка о герое Сопротивления, которая позволила мне идентифицировать Тэмбэла как Гровера и найти сведения о нём в других источниках.
С началом Второй мировой войны Гровер вступил в SOE, Управление специальных операций, которое контролировало действия англичан на территории Франции. Гровер возглавлял одну из Парижских сетей, организовывал поставки оружия бойцам Сопротивления, эвакуацию разыскиваемых немцами, диверсии и теракты на подконтрольных фашистам заводах и фабриках. В 1943 году он всё-таки попался в местечке Оффаржи, где отсиживался после очередного удачного теракта. Его отконвоировали в Париж и долго допрашивали на авеню Фош. Он молчал. Окровавленного, изувеченного, его отправили в лагерь Заксенхаузен, где содержали в одиночке. С агентами SOE не церемонились. Давали есть раз в день, только хлеб и воду. Ежедневно допрашивали, били, выворачивали суставы, прижигали кожу, выкручивали пальцы. А они молчали. Гровер каждый день видел смерть на трассе, что ему какие-то немцы. В соответствии с официальными немецкими документами его казнили в период между 18 и 23 марта 1945 года, всего за полтора месяца до победы. Как — неизвестно. Может, расстреляли. Может, повесили. Может, отправили в газовую камеру.
Но слишком уж ровно сходился пазл, слишком гладко. Потому я не мог поверить в смерть Гровера. Я рассматривал его довоенные фотографии (в газетах их было достаточно, потому что его гоночная слава вышла за пределы Европы, и он появлялся даже в американских изданиях) и видел в каждой черте — Тэмбэла. Того самого Тэмбэла, который приехал в наш город в мае сорок шестого в поисках человека, которого ненавидел. Тэмбэла, который великолепно разбирался в механике, водил машину с безумной скоростью, неплохо рисовал и был покрыт, точно татуировкой, системой шрамов, полученных в концлагере.
Впоследствии мы посылали друг другу и другие открытки, помимо уже упомянутых. Последняя пришла от него в восьмидесятом — он рассказывал о том, как плохо ему без супруги, безвременно ушедшей за семь лет до этого. Тэмбэл умер год назад, в восемьдесят третьем, я уже говорил об этом. Его сбила машина в Ажене — я нашёл об этом упоминание на последней полосе местной газеты, которую привозили специально для меня из далёкого французского города. Привозили именно для того, чтобы я мог рано или поздно найти некролог и рассказать эту историю.
