– После того, что ты вчера сделал… – начинает она.
Я взрываюсь:
– А он? Что он сделал? Он спалил к чертям собачьим свой грёбаный сарай и заодно мой сад! Он чуть дом не поджёг, этот изобретатель хренов! Да его вообще к людям опасно подпускать! А ты мне говоришь: что я сделал? Я сделал? Будь моя воля, я бы запер его в подвале и держал на хлебе и воде! Шнурки бы отобрал, чтобы ничего не изобретал!
Я вскакиваю из-за стола и бью по нему кулаком.
– Я сделал?
Я зол. Я выбегаю из кухни и иду к комнате Харпера. Если он там, я ему добавлю ещё.
Вслед слышу крик матери:
– Бедный мальчик не выходит из комнаты!..
Дверь заперта. Я не трачу время на разговоры и открываю её ударом ноги.
Харпера там нет. Посередине комнаты стоит его письменный стол. Он очень тяжёлый, но Харпер зачем-то оттащил его от стены и поставил в центре. На столе – записка.
Я беру её.
«Мама, папа, Джерри, Рэйчел, дядюшка Гаспар!
Я не знаю, получится ли у меня, но нынче ночью я понял, что вся моя машина – это глупость, и путешествовать во времени можно гораздо проще. Я проведу эксперимент сегодня же. Я хочу отправиться на двадцать лет вперёд. А потом – назад. Если я вернусь, я принесу что-нибудь оттуда, какое-нибудь доказательство. Если не вернусь – что ж, значит, такая судьба. Может, мы снова встретимся через двадцать лет.
Ваш Харпер».
Текст в его духе. Красиво, вычурно написано, а информации – никакой. В будущее он отправится, видите ли! Вернётся, сволочь, к обеду, когда проголодается. Только зря маму разволнует. Может, не показывать ей записку?
Лучше показать, всё же спокойнее будет, чем вовсе без вести.
Сволочь. Испугался меня и сбежал куда-то. Путешественник хренов. Великий Гудини. Шарлатан.
Я отношу записку матери. Она смотрит на меня дикими глазами.
Я спускаюсь в сад.
Сколько работы, чёрт побери, сколько работы.
2
Голос приходит откуда-то издалека.
– Мистер Маллен! Мистер Маллен!
Я приоткрываю глаза, щурюсь от солнечного света. Тёмная фигура, спешащая ко мне, – это Дик, второй садовник.
– Мистер Маллен, похоже, mallena дала росток!
Я вскакиваю. Сна будто не было. Rosa mallena, гордость моя, лучшая из моих роз, лучшая из всего, что я когда-либо выводил. Она пробивается! Значит, семена жизнеспособны, значит, гибрид удался! Только бы он выглядел так, как я планирую!..
Мы быстро идём по тропинкам. Розарий закрытый: огромная оранжерея из стекла и металла в центре сада. Кадки, вазоны, клумбы – всё здесь. Цветы, тысячи красок, тысячи цветов, ароматы востока и запада, прекрасные, невозможные, неповторимые, пьянящие.
Я смотрю на крохотный зелёный стебелёк. Это первая рассада. Именно рассада, а не привитые цветы, не просто результат скрещивания, а семена нового сорта. Rosa mallena. Если за обычные шиповники мне присуждали награды и премии, что уж говорить о таком чуде. Это будет сенсация приближающейся выставки. Сенсация для всей страны.
Я чуть касаюсь пальцем влажной чёрной почвы рядом с ростком.
Новая жизнь. Я даю новую жизнь.
Я иду прочь. Дик что-то говорит младшему садовнику.
Мой дом – моя крепость. Это прекрасный дом, огромный, выдержанный в духе викторианской эпохи. Я строил его десять лет. Если бы не война, справился бы и за меньшее время.
Я поднимаюсь по узкой лестнице на крышу и ещё выше – в смотровую башенку. Господи, как это прекрасно. Мои сады. Мои виноградники. Мои парки.
Rosa mallena. Моё величайшее достижение.
– Мистер Маллен, вас к телефону.
Иду за Фрэнком. Он очень маленького роста, смешно переваливается, когда спускается по лестнице.
Аппарат в синей гостиной. Беру трубку.
– Маллен.
– Здравствуйте, мистер Маллен.
– Здравствуйте.
– С вами хочет поговорить мистер Колхаус.
– Соединяйте.
Мэр. Обычно я не занимаюсь заказами лично, но для мэра, да тем более такой объём! Колхаус понимает толк в цветах. Я планировал его сад. А он познакомил меня с Тисси, скульптором. Его парковые работы украшают теперь почти все мои сады.
– Здравствуйте, мистер Маллен.
– Здравствуйте, мистер Колхаус.
Я погружаюсь в работу. Каждый подобный разговор – это работа. Я говорю автоматически. Договариваюсь о времени, обсуждаю планы, описываю заготовки.
Колхаус хочет узнать о сроках сдачи сада при особняке его двоюродного брата. Я обнадёживаю его. «Пятого», – говорю я. На самом деле мы сдадим его на неделю раньше. И получим дополнительную прибыль за скорость исполнения.
Мы прощаемся. Я обязуюсь быть у Колхауса на приёме в среду.
Я выхожу из дома.
Хочется прогуляться. Даже проехаться. Иду к конюшне.
Вот и ты, Илайя. Мой любимый, мой милый коняжка, благородных кровей, когда-то ты блистал на ипподромах, а потом постарел, стал более спокойным и рассудительным, более умным. Здравствуй, милый.
Я трогаю рукой блестящий гладкий бок лошади. Илайя фыркает и пытается найти что-нибудь вкусное в моём кармане. Я вывожу его из стойла.
– Беркут!
Он появляется, прыткий, худенький, самый лучший конюх из всех, что у меня когда-либо работали.
– Да, сэр!
Он понимает без слов. Берёт Илайю под уздцы, ведёт к стойке, на которой висят сёдла.
Я выхожу из конюшни. Солнце светит, на небе – редкие белые барашки. Я предвкушаю запах леса, запах поля, запах травы. Не такой, как у меня в усадьбе, – настоящей, дикой травы. Какой она была в моём детстве и отрочестве. В юности, впрочем, тоже.
Вот и Беркут. Я не без труда забираюсь на Илайю, с помощью конюха. Толстею.
Мы выезжаем из усадьбы. Поля, бесконечные поля, леса, реки – до самого горизонта. Кажется, здесь нет городов, в этой благословенной земле, нет автомобилей, тракторов, нет заводов и фабрик, нет чёртова телевидения, нет Элвиса Пресли и ему подобных.
Почему-то вспоминаются губы Мэй Уэст
[2]
. Когда-то я тоже хотел такой диванчик, но дизайнер мне объяснил, что он бы совсем не вписывался в общую атмосферу усадьбы.
Поля, поля. Господи, как красиво.
Трава.
* * *
Я вижу фигурку. Она довольно далеко, но я скачу быстро. Через несколько минут я понимаю, что это мужчина. Молодой мужчина. Он идёт навстречу мне по дороге. Я замедляюсь. Он не из местных: их я всех знаю. Он одет странно: в стиле сороковых годов. Мальчишка почти, и что-то неуловимо знакомое в его походке.
