За милого с Большой реки не вышла замуж.
Теперь я перемены ветра жду.
Когда попутные в начале лета ветры,
Я думаю: мой муж, ты будешь скоро.
Приходит осень, ветер западный лютует.
Я знаю, что не можешь ты прийти.
Сыма Цянь снова замолчал и взял свою чашку. Ее опять наполнила, с другой стороны, другая девушка, такая же гибкая, как и первая, и ее темные волосы, рассыпавшиеся в красивом беспорядке, слегка коснулись плеча великого человека.
Он улыбнулся ей, и Тай увидел, – впервые с такого близкого расстояния, – знаменитые широко расставленные тигриные глаза поэта.
Даже можно сказать, опасные. Глаза, которые знают тебя и мир. С другой стороны…
Поэт икнул, потом хихикнул:
– О, боги! – произнес он. – У меня есть друзья в Синане… У меня все еще есть друзья в Синане… Я бы разочаровал их тем, что такое небольшое количество хорошего вина заставило меня потерять нить собственных стихов. Может, кто-нибудь…
Он с оптимизмом оглядел окружающих.
Тай услышал свой голос раньше, чем понял, что заговорил:
Ты уходишь или приходишь – это всегда печаль,
Потому что встречи короткие лишь преддверие скорых
разлук.
В пути до речного брода сколько минует дней?
Вчера мне приснилось ночью, что я тебя догнала
Сквозь волны и ветер… Вместе мы скакали на серых
конях
На Восток, на Остров Бессмертных, туда, где цветут
сады.
Мы видели утку и селезня, сидящих вдвоем в
тростнике,
Как будто на ширме из шелка их кто-то нарисовал.
Толпа вокруг возвышения расступилась, люди обернулись и смотрели на него. Тай прошел вперед, сознавая, что он и сам не совсем трезв. У него кружилась голова: от его поступка и от того, что находится среди такого множества людей, среди всех этих женщин, после столь долгого одиночества. Тигриные глаза встретились с ним взглядом и удержали его.
Он остановился. Вспомнил последнее четверостишье.
Сыма Цянь улыбнулся. В его улыбке не было опасности, только добродушная, слегка пьяная радость.
– Правильно! – воскликнул он. – Спасибо, друг! А конец ты оставил мне?
Тай поклонился, сжал ладонь в кулак; он не доверял своему голосу. Он всегда любил слова этого человека и легенды о нем, с тех пор как простился с детством.
Когда он выпрямился, высокая девушка в ярко-красном шелке прижалась к его боку, бедро к бедру, длинная рука слегка обняла его за талию, голова склонилась к его плечу. Он вдохнул ее запах, почувствовал прилив желания, заглушивший все остальное.
Сыма Цянь, Изгнанный Бессмертный, который никогда не занимал никакой должности на имперской службе, никогда не сдавал экзаменов, которого (насколько знал Тай) три раза изгоняли из Синаня (как и с небес!), который, по слухам из надежных источников, десятилетиями оставался не вполне трезвым, но который, тем не менее, способен мгновенно сочинить поэму, записать ее кистью безупречными иероглифами и поразить человека в самое сердце, тихо произнес в тишине:
Теперь пожалей меня, милый. Когда мне было
пятнадцать,
Все тело мое светилось как персик, налитый солнцем.
Зачем за купца я вышла, который всегда в пути?
Теперь вода – мое горе и ветер – горе мое.
Снова тишина. Несомненно, подумал Тай, после такого всегда наступает тишина, повсюду. Рука женщины оставалась на его талии. В ее духах ощущались мускус и амбра. Обе составляющие очень дорогие. Он подумал, что это действительно лучший дом в Чэньяо, если девушки в нем пользуются такими духами.
– Спасибо, мастер, – сказал Тай.
Кто-то же должен это сказать, подумал он. Сыма Цянь сначала не повернул головы. Он поднял руку, держащую пустую чашку. Первая девушка приблизилась и наполнила ее. Поэт выпил ее, снова поднял. На этот раз вперед вышла вторая женщина, не желая отдавать свои права.
Глаза поэта, светлые и блестящие при свете ламп, наконец посмотрели на Тая.
– Присоединяйся ко мне, – произнес Цыма Цянь, – если время твоего траура закончилось. Должно быть, это так, если ты с нами. Мы можем выпить вместе.
Тай открыл рот и понял, что понятия не имеет, что ответить.
Девушка рядом с ним на мгновение прижалась головой к его плечу – напоминание о ее присутствии, обещание, – потом отошла. Тай подошел к возвышению, поклонился, снял свой меч в ножнах и положил его рядом с мечом поэта. Сел напротив него, скрестив ноги. Ему подали чашку, налили вина. Тай поднял чашку в знак приветствия. Он решил быть осторожным и следить за количеством выпитого.
Он представления не имел, откуда Сыма Цянь знает, кто он такой.
Вблизи поэт выглядел более крупным мужчиной, чем Тай думал раньше. Его длинные волосы, почти все седые, были подвязаны сзади убогим обрывком синей ткани, без шпилек. Одежду покрывали пятна. Лицо – поразительно гладкое, без морщин, круглое, румяное и доброе. Однако его блестящие глаза вызывали тревогу, а большие руки с длинными пальцами, несмотря на выпитое, не дрожали.
– Я знал твоего отца, разумеется, – сказал он. – Его смерть стала утратой для страны. Мне всегда казалось, что лучшие военачальники – добрые в душе и понимают, что такое война. Я думаю, таким и был Шэнь Гао.
Он поднял свою чашу и выпил. Тай осторожно сделал то же самое, потом прочистил горло. Необходимо поддержать разговор, иначе тебя сочтут слабоумным. Девушки спустились на две ступеньки вниз, оставив им пространство для уединения на возвышении. Вечерняя деятельность в комнате возобновилась. Он услышал, как заиграла пипа, потом флейта, раздался смех; увидел мужчин и женщин, уходящих за занавешенные двери.
Таю хотелось быть более трезвым. Он сказал:
– Наша семья польщена, конечно, что вам известно, кем он был. И… кто я.
Взгляд светлых глаз на мгновение стал острым, потом в него вернулась насмешка.
– Ты и правда долго отсутствовал, – ответил поэт. – Я знаю также твоего брата. Шэнь Лю слишком близок к первому министру, чтобы его не знать… и не оценивать.
Тай уточнил:
– Оценивать, но не восхищаться им?
Сыма Цянь снова ухмыльнулся. Эта улыбка, по-видимому, была естественным выражением его лица.
– Не все восхищаются. То же самое, конечно, можно сказать о самом первом министре. Мы живем в трудные времена. Оценивать будут их.
Тай быстро огляделся. Только две девушки с вином находились достаточно близко и могли их услышать.
Поэт рассмеялся:
– Ты беспокоишься обо мне? Что может сделать Вэнь Чжоу? Снова выслать меня из Синаня? Он бы хотел, как я подозреваю. И другие тоже. Мои друзья, которые обо мне заботятся, решили, что это лето мне лучше провести за пределами столицы. Вот почему я пью в доме удовольствий на западе. Отчасти…
