Ли-Мэй встает и потягивается. Делает это раньше, чем Мешаг. Они едут дальше, и солнце стоит над головой. Облака, ясное небо. Дни теплые, вечера прохладные, ночи холодные. Равнина тянется во всех направлениях, не похожая на все, что она знала. Трава такая высокая, что почти скрывает их, даже на конях, когда они едут. И полностью скрывает волков, так что Ли-Мэй почти может забыть об их присутствии.
Она почти может представить себе, что они будут ехать так вечно – в тишине, по высокой траве, вместе с волками…
Но ничто не бывает вечным, с тех пор как мир изменился после войны в небесах.
Позже в тот же день солнце стоит у них за спиной, Ли-Мэй устала, хотя старается это скрыть, и рада, что Мешаг едет впереди и редко оборачивается. Он предоставил старшему волку следить, чтобы Ли-Мэй не отставала. Она читает про себя стихи – не на какую-то определенную тему, бессвязно. Только для того, чтобы отвлечься и ехать вперед до тех пор, пока он не прикажет остановиться.
Потом он действительно останавливается, слишком резко. Ли-Мэй не смотрела на него и чуть не налетела своим конем на его коня. Она быстро натягивает поводья и объезжает его, становится рядом.
Он смотрит на небо. Впереди несколько облаков – одни на севере, розовые и желтые в лучах низкого, длинного солнца. Никаких признаков дождя или бури. Легкий ветерок. Ничего похожего на непогоду.
Ли-Мэй видит лебедя. Именно на него смотрит Мешаг. Его лицо застыло. Это же просто птица, хочется сказать ей. Но она уже достаточно долго прожила среди чужаков, чтобы понять, что он бы не смотрел в небо так и не выглядел бы так, если бы это была просто пролетающая птица.
Она видит, как Мешаг берет с седла короткий, толстый лук, которым вооружены богю.
У него не было лука, когда он пришел за ней. Он достал его, когда украл коня. Ли-Мэй отъезжает в сторону, чтобы дать ему место. Лебедь летит на юг, по направлению к ним.
Сейчас весна. Даже ей известно, что лебедь не должен лететь на юг весной. Он один. Возможно, заблудился во время скитаний по высоким небесным дорогам? Впрочем, она так не думает. Особенно когда смотрит на мужчину рядом, который уже наложил стрелу и поднял лук. Очень далеко для выстрела, успевает подумать она, а потом слышит, как он спускает тетиву. «Красная песнь стрел войны, красное солнце». Есть так много стихов о пении стрел и о войне в Катае, написанных тысячу лет назад, во времена рождения империи.
Мешаг не выглядит неловким или скованным, вдруг приходит ей в голову, когда он берет лук, вкладывает стрелу, пускает ее в полет.
Лебедь падает с неба. Такой белый на фоне цветных облаков и синевы неба. И исчезает в траве.
Ли-Мэй видит, как два волка бегут за ним, стремительно, жадно. Тишина.
– Зачем? – наконец задает она вопрос.
Он смотрит назад, на запад. Убирает лук на место.
– Он меня нашел, – отвечает он. – Не повезло…
Она колеблется.
– Твой брат?
Мешаг кивает. Ветер шевелит его волосы.
– Этот… лебедь искал нас?
Он снова кивает, на этот раз рассеянно. Ясно, что он думает. Разрабатывает план.
– Теперь, когда шаман позовет, он не получит ответа, – говорит он. – Но они знают, в каком направлении отправили каждую птицу, и поймут, что я ее убил.
Ли-Мэй снова чувствует страх. Именно странность всего происходящего пугает ее больше всего. Он убил птицу в небе, как убивал кроликов и сурков в утреннем тумане, а это означает…
– Разве его не могли убить ради еды? Кто-то другой?
Он смотрит на нее. Черные глаза…
– Богю никогда не убивают лебедей.
– Вот как?
Он продолжает пристально смотреть на нее, дольше, чем когда-либо раньше. Его глаза вбирают свет и поглощают его.
– Мой брат обидел бы тебя, – говорит он.
Этого она не ожидала.
– Обидел бы меня?
– Он… такой.
Она на мгновение задумывается.
– В Катае тоже есть такие мужчины.
Кажется, он обдумывает это. И говорит:
– Когда я был… Я был не такой, как он.
«Когда я был». Когда он был человеком? Ей не хочется двигаться в том направлении – там темно.
Чтобы заполнить молчание, она произносит, не слишком нуждаясь в ответе:
– Зачем ему меня обижать? Катайскую принцессу, которая принесет ему славу?
Он неловко дергает плечом:
– Слишком много вопросов. Ты всегда задаешь вопросы. Женщина так не должна поступать.
Она отводит глаза. Потом снова смотрит на него.
– Значит, мне нужно еще раз поблагодарить тебя и радоваться, что я не еду к нему, правда? Они теперь нас поймают? Куда мы едем? Что ты решил делать?
Это своего рода проверка – быстрые, мгновенно заданные вопросы. Так уж она устроена.
Она видит выражение его лица и решает назвать это улыбкой.
Есть способы побороть страх, неизвестность, чувство потерянности в чужом мире…
Они едут до тех пор, пока темнота почти полностью не окутывает землю. Едят холодное мясо в седле, доедают остатки фруктов. Луна закатывается. Ли-Мэй чувствует себя очень плохо, но продолжает молчать об этом.
Теперь их будут преследовать. Он пытается спасти ее. Это не весенняя прогулка в Оленьем парке с целью посмотреть, как животные едят и пьют в сумерках.
Он снова приводит ее к воде. Она не знает, как ему это удается, так далеко от земель богю. Это волки, решает она.
Он говорит ей, что они смогут отдыхать очень недолго и что ей надо уснуть прямо сейчас. Теперь они будут ехать в темноте, каждую ночь. Но потом, пристально посмотрев на нее в сгустившихся сумерках, – его лицо трудно разглядеть – он приказывает ей лечь лицом вниз на низкую траву у пруда.
Ли-Мэй подчиняется. Сейчас это начинается, думает она, и сердце ее невольно начинает стремительно биться. (Как можно контролировать биение сердца?)
Но она снова ошибется. Да, он подходит к ней, но не охваченный желанием или страстью. Он опускается рядом с ней на колени и начинает разминать ей мышцы спины. Его пальцы одновременно причиняют боль и снимают ее. Когда она напрягается, морщась, он легонько шлепает ее, как мог бы шлепнуть беспокойную лошадь. Ли-Мэй пытается решить, оскорблена ли она. Потом заставляет себя расслабиться под его руками. Сейчас не время и не место проявлять гордость: скоро ей предстоит снова ехать верхом. Да и что здесь может значить слово «оскорблена»?
Его движения остаются скованными, но очень сильными. Она один раз вскрикивает, потом извиняется. Он молчит.
Ли-Мэй внезапно спрашивает себя – может быть, это озарение? – не вызвана ли эта физическая сдержанность, это безразличие к ней, как к женщине, тем, что случилось с ним много лет назад? Возможно, его сделали неспособным ощущать желание или неспособным его осуществить?
