Гном — это все-таки оказался не Мэтт — усмехнулся и посмотрел на нее голодными глазами. Она понимала, что лежит перед ним голая и совершенно беззащитная.
— И ты будешь отдавать ему все, о чем бы он ни попросил, — сказал Ракот. — Ему ничего не придется брать силой — ты сама будешь отдавать, отдавать, отдавать, пока не умрешь. — Он повернулся к гному и спросил: — Нравится она тебе?
Блод лишь молча кивнул, как завороженный глядя на Дженнифер своими ужасными глазами.
Ракот снова рассмеялся; по замку разнеслось гулкое эхо.
— Она выполнит все твои желания. Но к полудню тебе все же придется ее убить. Любым способом, каким захочешь. Но она непременно должна умереть. Тому есть причина. — Ракот шагнул к ней и коснулся своей здоровой рукой ее переносицы.
О господи! Оказалось, что и это далеко еще не конец! Ибо вдруг погас тот кристаллик, тот заветный огонек, та последняя искорка ее души, последнее ее убежище, где она по-прежнему была самой собой, Дженнифер Лоуэлл.
Ракот вышел из комнаты, оставив ее наедине с этим гномом. Точнее, не ее, а то, что от нее осталось.
Блод облизнулся и велел:
— Вставай! — И она послушно встала. Она больше не могла сопротивляться, ведь у нее больше не было в душе ни искорки света.
— Умоляй меня! — И она — господи, ну какой грех она совершила? — стала беспомощно умолять его, а он грязно оскорблял ее, а потом стал мучить по-настоящему, и ее страдания действовали на него особенно возбуждающе. Однако она все же успела кое-что найти. Нет, не тот светящийся кристаллик, ибо света в ее душе больше не было, его затопила тьма, но в самой глубине ее души вдруг обнаружилась то последнее, что у нее еще оставалось: ее гордость. Она ни за что не станет кричать от боли и не утратит разум, если только он не ПРИКАЖЕТ ей сделать это. Но и тогда ему придется отнять у нее разум силой, потому что сама она его не отдаст никогда.
Но в конце концов и он устал. И, помня о наставлениях Ракота, решил убить ее. Он был чрезвычайно изобретателен, и через какое-то время она поняла, что боль может заставить ее сделать и невозможное, недопустимое. Гордость способна поддерживать жизнь лишь до определенного момента, а потом оказывается, что и прекрасные девушки с золотыми волосами тоже смертны. И когда боль стала невыносимой, она все-таки закричала. И у нее не осталось ничего — ни того ясного кристаллика, ни проблеска света, ни собственного имени — ничего, кроме Тьмы.
Когда утром послы Катала, прибывшие в Парас-Девраль, вошли в Большой зал дворца, то, к своему невероятному удивлению, обнаружили там принцессу Шарру, которая с достоинством их приветствовала.
Ким Форд с трудом сдерживала смех. Вот был бы позор, если б она сейчас рассмеялась им в лицо, как глупая девчонка! Но Шарра накануне так точно описала ей реакцию глубокоуважаемых послов, что Ким просто не могла смотреть ни на них, ни на принцессу Катала. И, чтобы все-таки не засмеяться, старалась вообще не поднимать глаз.
Пока в зал не влетел Дьярмуд. Ночное приключение с поливанием принца ледяной водой способствовало не только общему веселью, но и зарождавшейся между двумя молодыми женщинами дружбе. А хохотали они тогда довольно долго. И только потом Ким вспомнила, что Дьярмуд ранен и, возможно, не только в руку, но и в сердце. Да и днем он проявил чрезвычайное благородство, когда спас жизнь Шарры и пощадил ее гордость, а потом первым предложил короновать своего брата. Конечно же, ясновидящей Бреннина следовало бы помнить об этом! Но, увы, пока что ей никак — ну просто никак! — не удавалось все время быть серьезной и рассудительной.
Впрочем, принц пока что не проявил ни малейших признаков обиды. Воспользовавшись громогласной речью Горласа — Айлерон, как ни странно, вновь назначил его королевским канцлером, — Дьярмуд подошел к девушкам; ясные голубые глаза его так и сияли, и ни за что нельзя было бы подумать, что всего несколько часов назад этот человек был абсолютно пьян. Разве что веки его чуть-чуть покраснели и припухли.
— Я надеюсь, — прошептал он Шарре, — что вчерашний день несколько пригасил твое желание непременно попасть мне в сердце кинжалом?
— Я бы не слишком на это рассчитывала, — презрительно ответила Шарра.
Но он отлично умел обращаться с ней, Ким сразу это поняла. Он не стал отвечать Шарре, а искоса глянул на Ким — насмешливо-ласково, как на расшалившегося ребенка, — а потом снова повернулся к принцессе и спокойно заметил:
— Что ж, очень жаль. Мы взрослые люди и, по-моему, могли бы заняться чем-нибудь более приятным. — И, не дожидаясь ответа, отошел, элегантный, уверенный в себе, и встал рядом с братом, как то и подобало наследнику престола.
Ким вдруг стало очень неловко; действительно, поливаться водой — это как-то совсем уж по-детски. Но, с другой стороны, сердито вспомнила она, он же так нахально лез к ним, да еще и по очереди! Нет, он, безусловно, получил по заслугам! И мало ему!
Впрочем, это наказание, хотя и было, безусловно, справедливым, на него, похоже, особого впечатления не произвело. И Ким в его присутствии по-прежнему чувствовала себя напроказившим ребенком. «Нет, все-таки он отлично собой владеет! — думала она. — Мне бы так!» Ей даже стало жаль свою новую подругу. И еще — если уж быть совсем честной — она ей немного завидовала.
Между тем Горлас все говорил, и Ким постепенно начала понимать, почему его снова назначили канцлером. Никто другой не сумел бы так расцветить словами этот неизбежный и довольно скучный ритуал. Да никто, видимо, и не помнил всех его тонкостей. Даже Айлерон с удивительным терпением ждал, когда Горлас закончит свою речь. И тут к Ким тихонько приблизился один из молодых дальри — весьма привлекательный, надо сказать. Впрочем, они оба были что надо.
— Что это у тебя за кольцо, госпожа моя, — спросил Ливон без каких бы то ни было преамбул и приличествующих случаю приветствий, прямой, как ветер.
Это был явно не принц Дьярмуд! Ким, сразу вспомнив, что она ясновидящая Бреннина, смерила юношу оценивающим взглядом и тихо ответила:
— Это бальрат. Его еще называют камнем войны. Он принадлежит дикой магии.
Реакция Ливона была неожиданной:
— Прости, но ты-то почему его носишь?
— Потому что мне его дала покойная Исанна. Она видела его на моей руке. Во сне, разумеется.
Он кивнул, глядя на нее во все глаза.
— Гиринт мне о таком рассказывал… А ты знаешь, как этот камень действует?
— Не до конца. А ты?
Ливон покачал головой.
— Нет, откуда мне знать? Я ведь совсем из другого мира, госпожа моя. Я знаю элторов и Равнину. Но я бы хотел обсудить с тобой одну идею… Мы не могли бы поговорить после церемонии?
Он действительно был необычайно привлекателен — вольный жеребец, беспокойно бьющий копытом в тесном для него зале.
— Конечно! — сказала она.
Но поговорить они так и не успели.
