У Дейва по спине пробежал холодок. Это же чистой воды безумие! Неужели Ливон, спасаясь от позора, хочет совершить самоубийство?
Окаменев, смотрели они, как огромная стая, следуя за бегущим впереди крупным самцом-вожаком, летит, стелясь над травой, прямо на одинокую неподвижную фигуру со светлыми, разметавшимися по плечам волосами. И все остальные охотники тоже, как краем глаза заметил Дейв, замерли, напряженно следя за готовящимся к броску Ливоном. Единственным звуком, нарушавшим воцарившуюся над полем тишину, был стук копыт приближавшихся элторов.
Не сводя глаз с Ливона, Дейв заметил, как спокойно и неторопливо тот спрыгнул с коня и встал перед ним, словно загораживая его от летевшей на них стаи. Элторы были уже совсем близко, и все вокруг было наполнено грохотом их копыт.
Конь Ливона тоже стоял как вкопанный. Дейв отметил это про себя, увидев, что Ливон медленно вынимает из ножен охотничий нож.
Элторы были от него не более чем в пятидесяти шагах.
Затем — в двадцати.
Левон взмахнул рукой, и словно без малейшего промедления нож полетел и вонзился огромному вожаку прямо в лоб, между глазами. Элтор замедлил бег, пошатнулся и рухнул прямо к ногам Ливона.
Стиснув кулаки от охватившего его дикого восторга и возбуждения, Дейв успел увидеть, как остальные животные тут же метнулись прочь, разбившись при этом как бы на две меньшие стаи, и точно с того места, где упал на землю их поверженный вожак, одна стая понеслась на восток, а вторая — на запад.
А над упавшим элтором стоял Ливон, и его светлые кудри вольно вились на ветру, а он спокойно поглаживал по морде своего коня, удовлетворенный тем, что сумел — пусть ценой немыслимо храброго рискованного броска — спасти не только свою собственную честь, но и честь всего третьего племени. Сумел буквально из пасти стыда вырвать эту победу — как и подобает истинному охотнику и вожаку.
Дейв вдруг осознал, что орет как безумный, а Табор весь в слезах висит у него на шее и изо всех сил колотит его по плечам, которые еще не успели зажить после схватки с ургахом. Однако он, не обращая внимания на боль, и сам от души обнимал мальчишку. Ничего подобного никогда в жизни он не испытывал, никогда не позволял себе столь бурного проявления чувств, но сейчас был уверен, что ведет себя совершенно правильно. Только так он и должен был сейчас себя вести, только так — и никак иначе!
Айвор сам себе дивился — настолько он был зол. Он даже припомнить не мог, когда еще так сердился. Ливон чуть не погиб! А мог бы запросто и погибнуть, вот почему он так гневается. Дурацкая, никому не нужная бравада — вот что это такое! А он, вождь, должен был настоять на двадцати пяти охотниках! Все-таки именно он, Айвор, стоит во главе третьего племени!
И тут он на минутку задумался — а только ли страх за Ливона вызвал у него такой приступ гнева? В конце концов, все уже позади, Ливон жив-здоров, даже более того, и все племя до сих пор бурлит после совершенного им подвига. Еще бы, нанести Удар Ревора! Отныне Ливон может больше не беспокоиться о собственной репутации: на зимнем собрании девяти племен в Селидоне только и будут говорить, что о нанесенном им Ударе Ревора. Имя его прогремит по всей Равнине…
«Я просто старею, — догадался Айвор. — И немного завидую собственному сыну, который не только стал совсем взрослым, но и оказался способен на такое! И каково же будет отныне его собственное место в племени? Неужели он теперь всего лишь отец Ливона дан Айвора? Последняя часть имени собственного сына?»
Эта мысль потянула за собой следующую: интересно, все ли отцы испытывают подобные сомнения, когда их сыновья становятся мужчинами? И не просто мужчинами, а героями, доблестными героями, слава которых превосходит славу их отцов? Неужели всегда гордость и радость, которые отец испытывает за сына, таят в себе острый шип зависти или ревности? Неужели и Банор испытывал те же чувства, когда двадцатилетний Айвор произнес свою первую речь в Селидоне и заслужил похвалы всех старейшин, отметивших исключительную мудрость молодого Всадника?
Может быть, и так, думал он, с любовью вспоминая отца. Возможно, и Банор испытывал те же чувства, что он сейчас. Просто, догадался Айвор, он не придавал им особого значения. И был прав: все это действительно неважно. Таков естественный порядок вещей, таков один из отрезков того долгого пути, который проделывает каждый, пока не пробьет священный для него Час Познания.
Если он, Айвор, и хотел бы передать своим сыновьям какую-нибудь собственную добродетель, какую-нибудь черту своего характера, так это терпение. Он суховато усмехнулся. Вот уж действительно смешно! Ведь сейчас терпения не хватает даже ему самому!
И он опять вспомнил о своих детях. У него ведь есть не только сыновья, но и дочь! И с Лианой необходимо очень серьезно поговорить. Он сразу почувствовал себя значительно лучше и отправился искать свою непослушную дочку.
«Но Удар Ревора! Здесь есть чем гордиться, клянусь луком Кинуин!»
Пир в честь новых охотников начался на закате, когда племя собралось наконец на просторной центральной площади, откуда весь день доносился аромат жарившегося на медленном огне мяса. Уж это должен был быть всем праздникам праздник! Племя получило сразу двух новых Всадников, а утром еще и Ливон совершил неслыханный подвиг, который сразу затмил все неудачи прошлых лет. Никто, даже Гиринт, не помнил, когда в последний раз кто-нибудь осмелился повторить Удар Ревора. «Только сам Ревор и был на такое способен!» — так подытожил все пересуды один из уже подвыпивших охотников.
Все охотники с самого утра были немного пьяны; они начали праздновать раньше всех, и Дейв праздновал с ними вместе. Пили они какой-то чистый и довольно крепкий напиток, который готовят дальри. Всех их еще по дороге домой охватила некая эйфория, оказавшаяся в высшей степени заразительной, и Дейв позволил себе полностью поддаться общему настроению, не видя никаких причин ему сопротивляться.
И все это время Дейв с удивлением отмечал, что Ливон, хотя и он тоже пил вместе со всеми, ничуть, казалось, не возгордился и, пожалуй, даже вообще не думает о том, что ему удалось совершить. В старшем сыне Айвора не чувствовалось ни намека на бахвальство или превосходство. А ведь в нем это должно было бы быть, думал Дейв, подозрительный, как всегда. Но в который уж раз поглядев на Ливона, шагавшего между ним и Айвором — все они направлялись на пир, и Дейв здесь, похоже, считался кем-то вроде почетного гостя, — он понял, что от подобных мыслей следует начисто отказаться. Разве конь, например, способен быть безрассудно смелым или испытывать чувство превосходства? Вряд ли. Гордость — да; и великая гордость чувствовалась в гнедом жеребце Ливона, когда он стоял сегодня утром рядом со своим хозяином, такой удивительно спокойный. Но гордость не может сама по себе кого-то принизить, приуменьшить чье-то достоинство. Она была просто частью того, что представлял собой этот жеребец.
Вот и Ливон такой же, решил Дейв.
И это была одна из его последних относительно ясных мыслей, ибо после захода солнца пир пошел горой. Мясо элторов оказалось превосходным на вкус. Поджаренное на медленном открытом огне, начиненное и натертое всевозможными специями — Дейв о таких и понятия не имел, — оно было вкуснее всего на свете. Никогда он ничего подобного не едал! Когда исходящие ароматом ломти жаркого поплыли на блюдах по кругу, то и вино в глотки пирующих полилось рекой.
