Сражения выигрывают в движении, на ходу, продолжал размышлять Шальхассан Катальский. Достойная мысль. Он особым образом махнул рукой, и мгновение спустя к нему подлетел Разиэль, правда, не слишком ловко чувствовавший себя в седле, да еще и на мчащейся галопом лошади. Шальхассан велел ему записать эту мысль. Он видел, как пятеро членов почетной стражи, которых поспешно собрал герцог Сереша, ошеломленный его неожиданным появлением и скоростью его продвижения, погоняют лошадей, надеясь обогнать катальские колесницы и ехать где положено, впереди войска. Шальхассан хотел было нарочно проехать мимо них, но передумал. Куда большее удовлетворение доставит ему — а он порой позволял себе подобные утехи — прибыть в Парас Дерваль, буквально наступая на пятки собственной почетной страже и как бы погоняя ее впереди себя.
Да, решил он, это было бы неплохо. В Санг Марлен Галинт передаст ему, что там решила его дочь, принцесса Шарра. Самое время для нее начинать учиться применять на практике мастерство управления государством, а это мастерство он стал передавать ей с тех пор, как погиб ее брат. У него, Шальхассана, уже не будет другого наследника. И более недопустимы эскапады, подобные той, которую Шарра совершила прошлой весной, сбежав вместе с его эмиссарами в Парас Дерваль. На самом деле он так и не получил от нее сколько-нибудь вразумительного отчета о тамошних приключениях. Не то чтобы он так уж ожидал, что она тут же бросится все ему рассказывать. Он прекрасно понимал, с кем имеет дело. Мать у нее была в точности такой же. Он покачал головой. Пора, пора Шарре замуж! Но каждый раз она всячески уклонялась от разговора на эту тему. А во время последней их беседы о замужестве она вдруг улыбнулась этой своей фальшиво-равнодушной улыбкой (о, он прекрасно знал эту улыбку; ее мать порой улыбалась точно так же!) и прошептала, глядя в тарелку с замороженным м'рае, что если он еще раз заговорит об этом, то она действительно выйдет замуж… за Венессара Гатского!
И только воспитанная десятилетиями пребывания на троне сдержанность позволила ему не вскочить немедленно с дивана и не заорать, позволив всему двору и всем эйдолатам узнать, как он на нее зол. И не просто зол… И все же мысль о том, что этот полуживой долговязый недоумок — убожество, а не человек! — будет рядом с его Шаррой и займет трон Катала, была ему невыносима. Помнил он, разумеется, и об этом стервятнике Брагоне Гатском, папаше Венессара, без которого этот жалкий щенок и шагу не сделает.
Он тогда умело сменил тему и заговорил с ней о том, как лучше поступить со сбором налогов, пока он будет в отсутствии. Да, такой зимы еще не бывало! Даже озеро Лараи Ригал замерзло, и совершенно опустошены сады Т'Варен. Так что он объяснил дочери, что придется весьма искусно лавировать между сочувствием и прощением, но вместе с тем соблюдать твердость. На внимательно слушала, точнее, притворялась, что внимательно слушает, но он видел, что в ее потупленных глазах таится усмешка. Он никогда не улыбался; при улыбке слишком многое отдаешь другим. Правда, он никогда и не был особенно хорош собой, а Шарра очень, даже чересчур хороша. И для нее улыбка — а то и усмешка — была инструментом, даже оружием; он это понимал, однако старался при любых обстоятельствах собственное достоинство сохранить.
Ему и сейчас, на пути к Парас Дервалю, приходилось прилагать к тому немалые усилия, стоило вспомнить ту, исполненную превосходства усмешку несносной Шарры. Об этом стоит подумать, сказал он себе и через несколько мгновений сформулировал очередной афоризм. Он снова поднял руку в перчатке, и через мгновение Разиэль уже скакал рядом, еще более несчастный и совершенно ошалевший от верховой езды, и записывал светлую мысль своего господина в особую книгу. После чего Шальхассан заставил себя на время забыть о дочери, глянул искоса на полуденное солнце и решил, что они уже близки к цели. Он выпрямился, посвободнее расправил спадающий с плеч тяжелый плащ, пригладил свою бороду, заплетенную в две аккуратные косы, и приготовился отдать соответствующий приказ, чтобы тяжелая конница и боевые колесницы, ряды которых несколько растянулись за время пути, нарушая строгий порядок следования, обрели прежний воинственный вид и подобрались при въезде в столицу Бреннина, совершенно не готовую к ТАКОМУ прибытию Шальхассана. Ничего, пусть видят, с кем им придется иметь дело!
Однако примерно в лиге пути от Парас Дерваля все вдруг пошло вкривь и вкось.
Во-первых, оказалось, что по дороге ни проехать, ни пройти нельзя. Когда почетная стража, скакавшая в авангарде, вынуждена была остановиться, да и его возничий тоже постепенно притормозил колесницу, Шальхассан и сам наконец посмотрел вперед, моргая на слепящем солнце, отражавшемся от белых снегов. Остановилось уже все войско. Лошади перетаптывались и всхрапывали на морозе, и Шальхассан в душе уже проклинал все на свете, хотя внешне что-либо заметить по его непроницаемому лицу было невозможно. Дорогу им преграждал отряд вооруженных всадников, аккуратно одетых в коричневую с золотом военную форму. Отряд в высшей степени почтительно отсалютовал Шальхассану, потрясая мечами и копьями, где-то в тылах протрубил, пропел нежным и чистым голосом рог, и мгновенно всадники выстроились в две шеренги по обе стороны широкой дороги, пропуская вперед шестерых детей в одинаковых красных одеяниях, ярко выделявшихся на белом снегу. Двое малышей, пройдя мимо почетной стражи и ничуть не пугаясь храпящих и нервно переступающих с ноги на ногу коней, преподнесли Шальхассану Катальскому в знак приветствия цветы Бреннина.
С мрачным видом он принял этот дар. «Интересно, откуда у них цветы посреди такой жестокой зимы?» — подумал он и, повернувшись, увидел знаменитый и поистине бесценный гобелен Бреннина; его, высоко поднимая на длинных шестах, несли четверо детей. Это было творение совершеннейшего ткаческого искусства и дети так гордо поднимали его над головой, что перед этим бесхитростным жестом бессильно было любое королевское могущество. Здесь, на этой открытой всем силам природы дороге, дети развернули перед ним Шальхассаном, гобелен, на котором изображена была сцена битвы под горой Рангат — точнее, схватка у моста Вальгринд. Тот самый момент, воспетый в Катале великое множество раз, когда Ангирад, лучший из воинов доблестного катальского войска, ступил на мост, перешагнув через труп поверженного Унгарха, чтобы вести свое войско на Старкадх.
Итак, ему оказали двойную честь. Шальхассан потупился; он был тронут до глубины души, хотя и старался не показать охватившего его волнения; вдруг он увидел какого-то человека, который следом за детьми, несшими гобелен, подошел и остановился прямо перед ним. И тут он понял, что честь ему была оказана даже тройная и что он самым позорным образом просчитался.
В белоснежном плаще, подбитом мехом и ниспадавшем великолепными тяжелыми складками почти до земли, перед ним стоял Дьярмуд, брат нового короля и его наследник. «Ну вот, еще и этот прощелыга!» — подумал Шальхассан, стараясь побороть почти ошеломляющее впечатление, которое произвела на него безупречная элегантность Дьярмуда. Перчатки на принце тоже были белые, как и сапоги, выглядывавшие из-под белого мехового плаща, а его золотоволосую голову украшала белая меховая шапка, и единственным ярким пятном во всем этом белом великолепии было красное перо птицы диены на шапке, и красный цвет пера в точности совпадал с цветом одеяний детей, приветствовавших Шальхассана.
