— Но в этом все дело, — уже мягче ответила она, экономя силы. — В этом самая суть. Разве вы не видите? Я действительно помню все эти истории. Любой, получивший образование и владеющий библиотекой, любой дурак, когда-нибудь слышавший сентиментальные завывания трубадура, сможет их вспомнить. Можно услышать двадцать различных песен об Эанне и Адоане на горе Сангариос. Но это будем не мы. Неужели вы не понимаете? Не Тигана. Кто споет о Микаэле под звездами у моря, когда нас не станет? Кто сможет спеть, когда еще одно поколение закончит свой жизненный путь в этом мире?
— Я смогу, — ответил Дэвин, вытянув руки по швам.
Он увидел, как Алессан поднял голову, когда Паситея повернулась и посмотрела на него холодным взглядом.
— Мы все сможем, — сказал он как можно тверже. Взглянул на принца, затем заставил себя снова перевести глаза на умирающую старую женщину, закосневшую в своей гордости. — Вся Ладонь снова услышит эту песню, миледи. Потому что ваш сын не трус. И не какой-нибудь тщеславный глупец, по молодости ищущий смерти и мимолетной славы. Он пытается совершить большее, и он это сделает. Кое-что произошло этой весной, и благодаря этому он сделает то, что обещает: освободит полуостров и вернет миру имя Тиганы.
Дэвин закончил, он тяжело и прерывисто дышал, словно только что бежал наперегонки. Через мгновение он залился краской от унижения. Паситея брен Серази хохотала, насмехалась над ним, и ее худое, хрупкое тело раскачивалось в кресле. Высокий смех перешел в еще один отчаянный приступ кашля, вновь появился голубой шелк, и когда приступ закончился, на нем снова осталось много крови. Она вцепилась в подлокотники кресла в поисках опоры.
— Ты — ребенок, — наконец, заявила она. — И мой сын тоже ребенок, несмотря на все его седые волосы. И не сомневаюсь, что Баэрд бар Саэвар точно такой же, только у него нет и половины таланта и благородства его отца. «Кое-что произошло этой весной», — с жестокой точностью изобразила она его интонации. — Ее голос стал холодным, как зимний лед. — Вы, младенцы, имеете ли понятие о том, что в действительности только что произошло на Ладони?
Сын медленно поднялся с колен и встал рядом с ней.
— Мы ехали много дней и ночей. И не слышали никаких новостей. Что случилось?
— Я вам сказал, что есть известия, — быстро вмешался Данолеон. — Но у меня не было возможности…
— Я рада, — перебила его Паситея. — Очень рада. Кажется, у меня есть что рассказать сыну перед тем, как я покину его навсегда. Рассказать о том, чего он не знает или не продумал.
Она снова с усилием выпрямилась в кресле, ее глаза были холодными и яркими, как иней в голубом лунном свете. Но в ее голосе чувствовались отчаяние и растерянность, стремившиеся прорваться наружу. Какой-то страх, более сильный, чем страх смерти.
— Вчера на закате, в конце дней Поста, приехал гонец, — сказала она. — Игратянин, который ехал из Стиванбурга с новостями из Кьяры. Сообщение было настолько срочным, что Брандин послал его по своему магическому каналу связи всем губернаторам, приказав распространить дальше.
— И что же это за сообщение? — Алессан собрался с духом, словно готовился выдержать удар.
— Сообщение? Сообщение, мой бесполезный сын, состоит в том, что Брандин только что отказался от престола Играта. Он отсылает армию домой. И своих губернаторов тоже. Все те, кто захочет остаться с ним, должны стать гражданами этого полуострова. Нового доминиона, Королевства Западной Ладони. Кьяра, Корте, Азоли, Нижний Корте. Четырьмя провинциями будет управлять Брандин. Он объявил, что мы свободны от Играта, мы уже не колония. Налоги будут распределены поровну между всеми и уменьшены вдвое. Начиная со вчерашнего дня. Уменьшены более чем в два раза здесь, в Нижнем Корте. Наша доля теперь сравняется с другими. Гонец сказал, что народ этой провинции — народ, которым правил твой отец, — славит имя Брандина на улицах Стиванбурга.
Алессан, очень осторожно, словно нес нечто большее и тяжелое, что могло покачнуться и упасть, повернулся к Данолеону. Тот утвердительно качал головой.
— Кажется, на острове произошло покушение на Брандина, три дня назад, — сказал Верховный жрец. — Организованное из Играта королевой и сыном Брандина, регентом. Оно не удалось лишь благодаря одной из его женщин, некогда захваченной в виде дани. Той, которая родом из Чертандо, из-за которой чуть было не началась война. По-видимому, это заставило Брандина изменить свои планы. Не в отношении пребывания на Ладони или Тиганы и мести, но в отношении того, что нужно сделать в Играте, если он останется здесь.
— А он собирается остаться, — сказала Паситея. — Тигана погибнет, навсегда исчезнет, погубленная его местью, но наш народ будет, умирая, прославлять имя тирана. Имя человека, который убил твоего отца.
Алессан задумчиво качал головой. Казалось, он почти не слушает, словно вдруг полностью ушел в себя. Паситея умолкла, видя это, и смотрела на сына. Снаружи, издалека, до них снова донеслись буйные крики и смех детей, играющих на поле, в наступившей тишине они казались еще громче. Дэвин прислушивался к далекому веселью и пытался унять хаос в своем сердце, справиться с тем, что они сейчас услышали.
Он взглянул на Эрлейна, который положил свою арфу на подоконник и отошел на несколько шагов в глубину комнаты, выражение его лица было встревоженным и настороженным. Дэвин отчаянно напрягался, пытаясь думать, собрать воедино разбегающиеся мысли, но эта новость застала его неподготовленным. Свободны от Играта. Ведь они именно этого хотели? Но это не так. Брандин остается, они не освободились ни от него, ни от гнета его магии. А Тигана? Что теперь будет с Тиганой?
И тут внезапно его стало беспокоить что-то еще. Что-то совсем другое. Уголком сознания он ощутил отвлекающее от мыслей, тревожное беспокойство. Что-то ему следовало знать, о чем-то помнить.
Потом, так же без предупреждения, это что-то вышло на первый план и заняло свое место.
Он точно понял, что здесь не так.
Дэвин на мгновение прикрыл глаза, борясь с внезапно охватившим его парализующим страхом. Потом, как можно тише, начал двигаться вдоль западной стены, прочь от камина, где все это время стоял.
Алессан заговорил, почти что сам с собой. Он сказал:
— Это, конечно, меняет дело. Это многое меняет. Мне необходимо время, чтобы все обдумать, но, полагаю, это нам может даже помочь. Это может быть подарком, а не проклятием.
— Как? Ты и в самом деле глупец? — воскликнула его мать. — Они славят имя тирана на улицах Авалле!
Дэвин вздрогнул при звуках этого старого названия от боли отчаяния, прозвучавшей в этом возгласе, но заставил себя не останавливаться. В нем росла пугающая уверенность.
— Я тебя слышу, я понимаю. Но разве ты не видишь? — Алессан снова встал коленями на ковер рядом с креслом матери. — Армия игратян уходит домой. Если ему придется сражаться, то это будет армия из наших людей и из тех немногих игратян, которые останутся с ним. Как ты думаешь, мать, что сделает Барбадиор в Астибаре, услышав об этом?
