Именно известие о землях Ньеволе послужило поводом для нового искрометного плана Алессана и герцога.
И эти искры вызвали пожар. Они впятером быстро совершили поездку по хорошо ухоженной главной дороге на север Сенцио еще с одной партией культовых предметов искусства. Закупили зеленое вино на деньги, вырученные за статуэтки, успешно выторговали партию белья — ко всеобщему удивлению, в таких делах лучше всех вел переговоры Баэрд — и быстро вернулись назад к Тачио, заплатив огромные новые пошлины как в пограничных фортах, так и у стен города.
Их ждало еще одно письмо. Среди различных деловых мелочей, приведенных для отвода глаз, Ровиго сообщал, что объявление решения по поводу земель Ньеволе ожидают к концу этой недели. У него надежный источник, прибавил он. Письмо было написано пять дней назад.
В ту ночь Алессан, Баэрд и Дэвин одолжили у Тачио третьего коня — тот был очень рад, что они ему ничего не сообщили о своих намерениях, — и отправились в долгий путь к границе Астибара, а потом к тому оврагу у дороги, которая вела к воротам поместья Ньеволе.
Семь дней спустя они вернулись с новой повозкой и грузом непряденой овечьей шерсти на продажу для Тачио. Весть о пожаре их обогнала. Уже начались многочисленные стычки в городе между солдатами Первой и Второй рот.
Они оставили новую повозку у Тачио и уехали, медленно двигаясь обратно к Тригии. Три повозки им не были нужны, ведь они являлись партнерами скромного коммерческого предприятия. Получали скромную прибыль по мере своих сил, учитывая непосильные налоги и пошлины. Они много говорили об этих налогах и пошлинах, часто в общественных местах. Иногда более откровенно, чем было привычно для слушателей.
Алессан ссорился с насмешливым кардунским воином в десятке различных таверн и придорожных гостиниц и нанимал его на службу десятки раз. Иногда свою роль играл Дэвин, иногда Баэрд. Они следили за тем, чтобы нигде не повторять свое представление дважды. Катриана вела точный учет мест, где они побывали и что говорили и делали. Дэвин заверил ее, что можно положиться на его память, но она все равно вела записи.
В общественных местах герцог теперь называл себя Томазом. «Сандре» — имя довольно необычное для Ладони и для наемника из Кардуна звучало тем более странно. Дэвин вспомнил, что тогда осенью он впал в задумчивость, когда герцог сообщил им свое новое имя. Он спрашивал себя, что чувствует человек, которому пришлось убить собственного сына. Пережить собственных сыновей. Знать, что всех, даже самых дальних родственников, распяли живыми на колесах смерти Барбадиора. Он пытался представить себе, что должен чувствовать такой человек.
На протяжении этих осени и зимы жизнь и то, что она делает с человеком, стали казаться Дэвину все более сложными и болезненными. Он часто думал о Марре, выхваченной смертью на пути к зрелости, к тому, чем она должна была стать. Он скучал по ней, иногда эта ноющая боль становилась давящей и тяжелой. С ней можно было бы поговорить о таких вещах. У других хватало своих забот, и ему не хотелось их обременять. Он думал об Алаис брен Ровиго. Поняла бы она то, что его мучает? Дэвину казалось, что нет; она жила слишком защищенной, замкнутой жизнью, и подобные мысли ее, наверное, не волновали. Тем не менее однажды ночью она ему приснилась, и видения были неожиданно яркими. На следующее утро он ехал рядом с Катрианой в передней повозке, непривычно молчаливый, возбужденный и обеспокоенный ее близостью, рыжим водопадом ее волос на фоне белого зимнего пейзажа.
Иногда он вспоминал о том солдате в конюшне Ньеволе, который проиграл в кости и взял кувшин вина в уединенное место, вдали от пения, и которому во сне перерезали горло. Неужели тот солдат появился на свет только для того, чтобы стать платой за обряд посвящения Дэвина ди Тиганы?
Это была ужасная мысль. В конце концов, обдумывая ее снова и снова во время долгих, холодных зимних перегонов, Дэвин пришел к выводу, что все не так. Этот человек на протяжении своей жизни взаимодействовал с другими людьми. Несомненно, давал им радость и причинял горе, и сам испытывал те же чувства. Не мгновение его конца определяло его путь, освещенный огнями Эанны, или как там этот путь называется в Империи Барбадиор.
Трудно было разобраться во всем этом. Неужели Стиван Игратский жил и умер для того, чтобы горе его отца могло привести к уничтожению маленькой провинции, ее народа и памяти о ней? Неужели принц Валентин был рожден лишь для того, чтобы нанести удар клинком, который послужил причиной всего этого? А как же тогда его младший сын?
И как насчет младшего сына крестьянина из Азоли, который бежал из Авалле, когда тот превратился в Стиванбург? Воистину, тяжело было разгадать эти головоломки.
Однажды утром, в Сенцио, когда первые, смутные признаки весны уже чувствовались в воздухе севера, Баэрд привез со знаменитого оружейного рынка сверкающий, прекрасно сбалансированный меч для Дэвина. В рукоятку был вставлен черный камень. Баэрд ничего не объяснил, но Дэвин знал, что это имеет отношение к тому, что произошло на конюшне поместья Ньеволе. Этот подарок не дал ответы на его новые вопросы, но все равно он ему помог. Баэрд начал давать Дэвину уроки во время полуденных привалов на дороге.
Дэвин тревожился за Баэрда, отчасти потому, что видел, как тревожится Алессан.
Его первые впечатления в охотничьем домике оказались в большинстве своем неверными: он увидел там Баэрда крупным блондином, устрашающе хладнокровным и опытным. Но Баэрд оказался темноволосым и вовсе не таким уж крупным, и хотя его познания во многих вопросах были столь обширны, что даже через шесть месяцев иногда пугали, он вовсе не был хладнокровным. Всего лишь внимательным и настороженным. Он замкнулся в своей боли, с которой так долго жил.
В некотором смысле Алессан воспринимал все легче, чем Баэрд, понял Дэвин. Принц мог найти временную отдушину в беседе, в смехе и почти всегда — в музыке. Баэрд, казалось, ни в чем не находил отдушин: он шел по миру, меняющемуся каждое мгновение, но вращающемуся вокруг того факта, что Тиганы больше не существует.
Иногда эта мысль гнала его из дома по ночам, заставляя забыть сон, и от костра, разведенного ими у дороги. Он вставал без предупреждения и тихо уходил один в темноту.
Дэвин смотрел на Алессана, провожающего взглядом удаляющегося Баэрда.
— Когда-то я знал одного человека, похожего на него, — однажды ночью сказал Сандре, когда Баэрд покинул теплую комнату в таверне и ушел в зимний ночной туман, в холмы Тригии неподалеку от Борифорта. — Он имел привычку уходить в одиночку для того, чтобы победить в себе желание убивать.
— Это лишь доля правды, — заметил тогда Алессан.
Мысли зимы, настроение зимней ночи.
А сейчас была весна, и как зелено-золотистый сок земли поднимается к согревающему свету, так и Дэвин почувствовал, как его настроение поднимается навстречу оживающей природе, среди которой они путешествовали.
«Подождите весны», — говорил Алессан среди коричнево-красных осенних деревьев и оголенных после уборки урожая виноградных лоз. И вот на них накатила весна, быстро приближались дни Поста, и наконец — как долго они ждали этого! — они направлялись в Чертандо за теми ответами, которые надеялись там найти. Дэвин не мог и не хотел подавить поднимающееся в нем, словно сок зеленеющего леса, ощущение: то, что должно случиться, произойдет очень скоро.
