Через короткое время Дэвин понял, что делает Алессан, и внезапно ему захотелось плакать. Он сидел неподвижно, чтобы не потерять самообладания, и смотрел на принца через оранжево-красные языки пламени.
Глаза Алессана были закрыты, его худые щеки почти ввалились, а скулы отчетливо выделялись. И казалось, он вливает в свою музыку, как воду из жертвенной храмовой чаши, печаль, которая им движет, порядочность и заботу, составляющие основу его существа, как уже знал Дэвин.
Каждая песня, которую играл Алессан, каждая мелодия, высокая и благозвучная, до боли ясная, была песней Сенцио.
Песней для Эрлейна ди Сенцио, который сидел на берегу ручья, окутанный горечью и ночной тьмой.
— Я не стану лгать и не скажу, что жалею о сделанном, — сказал Алессан чародею, когда село солнце. — Но могу сказать, что горько сожалею о необходимости совершить этот поступок.
И в ту ночь, слушая игру принца Тиганы на свирели, Дэвин понял разницу между этими двумя вещами. Он наблюдал за Алессаном, а потом смотрел на других, тоже глядящих на принца, и вот когда он взглянул на Баэрда, желание заплакать стало почти непреодолимым. Его собственное горе поднялось в ответ на призыв тригийской горной свирели. Он горевал об Алессане и о побежденном Эрлейне. О Баэрде и его навязчивых ночных прогулках. О Сандре, и его десяти пальцах, и его мертвом сыне. О Катриане и о себе самом, обо всем их поколении, лишившемся корней и отрезанном от прошлого в бездомном мире. Обо всех мириадах потерь и о том, что придется совершить людям, чтобы возродить свой мир.
Катриана пошла к их вещам, достала и разлила еще одну бутылку вина. Третий стакан. И как всегда, это было голубое вино. Она молча наполнила стакан Дэвина. Она вообще почти не разговаривала в ту ночь, но он чувствовал такую близость к ней, какой уже давно не ощущал. Дэвин медленно пил и смотрел, как поднимается холодный пар от его стакана и уплывает в прохладу ночи. Звезды над головой напоминали ледяные огненные точки, а луна была голубой, как вино, и далекой, как свобода или как дом.
Дэвин допил стакан и поставил его на землю. Взял свое одеяло и улегся, завернувшись в него. Он поймал себя на том, что думает об отце и о близнецах, впервые за очень долгое время.
Через несколько минут Катриана легла неподалеку. Обычно она расстилала свой спальный мешок и одеяло по другую сторону костра от того места, где он спал, рядом с герцогом. Дэвин теперь уже был достаточно умудрен опытом и знал, что ее поступок означал то же, что протянутая рука, и что эта ночь могла даже стать началом возможности исправить то, что их разъединяло, но он слишком устал, чтобы понять, что надо сделать или сказать, среди всех этих сложных горестей.
Он мягко пожелал ей спокойной ночи, но она не ответила. Он не был уверен в том, что она его слышала, но не стал повторять. Закрыл глаза, потом через мгновение снова их открыл и посмотрел на Сандре, сидящего по другую сторону костра. Герцог неотрывно смотрел в огонь. Интересно, подумал Дэвин, что он там видит. Но в действительности ему вовсе не хотелось этого знать. Эрлейн был тенью, более темным пятном на фоне темноты у берега. Дэвин приподнялся на локте, чтобы взглянуть на Баэрда, но Баэрд ушел, ушел бродить ночью в одиночестве.
Алессан не шевелился и не открывал глаз. Он все еще наигрывал одинокую, высокую, печальную мелодию, когда Дэвин уснул.
Дэвин проснулся, почувствовав на своем плече твердую руку Баэрда. Было темно и довольно холодно. Катриана и герцог еще спали, но Алессан стоял позади Баэрда. Он казался бледным, но собранным. Дэвин спросил себя, ложился ли он вообще спать.
— Мне нужна твоя помощь, — прошептал Баэрд. — Пойдем.
Дрожа, Дэвин выбрался из-под одеяла и стал надевать сапоги. Луна зашла. Он взглянул на восток, но на горизонте не наблюдалось никаких признаков рассвета. Было очень тихо. Он сонно натянул шерстяную куртку, присланную ему Алаис через Тачио в Феррат. Он представления не имел, как долго спал и который сейчас час.
Дэвин закончил одеваться и пошел облегчиться в рощу у реки. В морозном воздухе изо рта шел пар. Наступала весна, но она еще не добралась сюда, особенно среди ночи. Небо был прозрачным и усыпанным блистающими звездами. Позже, когда взойдет солнце, наступит чудесный день. А сейчас он дрожал, затягивая завязки на штанах.
И тут понял, что Эрлейна нигде не видно.
— Что случилось? — шепотом спросил он у Алессана, вернувшись в лагерь.
— Ты сказал, что можешь позвать его обратно.
— Я звал, — коротко ответил принц. — Он боролся так отчаянно, что теперь потерял сознание. Где-то там. — Он махнул рукой на юго-запад.
— Пошли, — повторил Баэрд. — Возьми с собой меч.
Им пришлось перейти вброд ручей. Ледяная вода прогнала остатки сна Дэвина. Он ахнул, погрузившись в нее.
— Прости, — сказал Баэрд. — Я бы сделал это один, но не знаю, как далеко он ушел и что там еще находится в этой местности. Алессан хочет принести его обратно в лагерь, пока он не очнулся. Имело смысл взять двоих.
— Нет-нет, все в порядке, — запротестовал Дэвин. Зубы его стучали.
— Наверное, я мог бы поднять старого герцога. Или мне могла помочь Катриана.
— Что? Нет, правда, Баэрд, со мной все в порядке. Я…
Он замолчал, потому что Баэрд смеялся над ним. Дэвин слишком поздно распознал шутку. Это его странным образом согрело. Фактически он впервые оказался ночью наедине с Баэрдом. Он предпочел увидеть в этом еще одно доказательство доверия, доброго отношения. Мало-помалу он начинал чувствовать себя все более полноправным участником того дела, ради которого так долго трудились Алессан и Баэрд. Он расправил плечи и выпрямился во весь рост, насколько смог, и зашагал вслед за Баэрдом сквозь темноту на запад.
Они нашли Эрлейна ди Сенцио на краю оливковой рощицы, на склоне холма, примерно в часе ходьбы от лагеря. Дэвин с трудом сдержал крик, увидев, что произошло. Баэрд тихо свистнул сквозь зубы: зрелище было не из приятных.
Эрлейн потерял сознание. Он привязал себя к стволу дерева и навязал по крайней мере дюжину узлов. Нагнувшись, Баэрд поднял флягу чародея. Она была пуста: Эрлейн смочил узлы, чтобы они стали прочнее. Его мешок и нож лежали на земле, намеренно отброшенные за пределы досягаемости.
Веревка выглядела измочаленной и спутанной. Похоже, многие узлы он развязал, но пять или шесть еще держались.
— Посмотри на его пальцы, — мрачно произнес Баэрд. Он вытащил кинжал и начал резать веревку.
Кожа на руках Эрлейна висела кровавыми клочьями. Засохшая кровь покрывала обе руки. Было совершенно очевидно, что произошло. Он попытался сделать для себя невозможным вернуться на зов Алессана. «На что он надеялся, — думал Дэвин. — Что принц решит, будто ему каким-то образом удалось сбежать, и забудет о нем?»
Собственно говоря, Дэвин сомневался, что поступок Эрлейна был продиктован рациональными мыслями. Это был вызов, ясный и недвусмысленный, и приходилось признать заложенную в нем жестокость. Он помог Баэрду перерезать последние веревки. Эрлейн дышал, но не подавал признаков жизни. Должно быть, боль была невыносимой, понял Дэвин. На секунду перед его мысленным взором промелькнуло воспоминание о побежденном чародее, стоящем на коленях у берега, и о его вопле. Он подумал о том, какие вопли раздавались здесь этой ночью, в этом диком и уединенном месте.
