Блэз устроился на одной из скамеек в оконной нише, ближайшей к площадке третьего этажа. Он мог видеть лестницу и слышать любое движение на ней, а сам оставаться скрытым от глаз любого, кто поднимался. Некоторые предпочли бы оставаться на виду, даже освещенными светом факелов, во время дежурства, чтобы их присутствие было явным и служило предостережением любому, вздумавшему подняться сюда. Блэз так не считал: по его мнению, лучше выявить подобные намерения. Если кто-то собирается пробраться в спальню Соресины де Бауд, пусть попробует, чтобы он мог увидеть и узнать, кто это такой.
Собственно говоря, он точно знал, кто будет этим человеком сегодня ночью, если такая попытка состоится, и Маллин де Бауд тоже знал, поэтому Блэз и стоял здесь на страже, а Ирнан, пользующийся не меньшим доверием и столь же не склонный болтать, стоял за стенами замка под окном баронессы.
Бертран де Талаир имел двадцатилетнюю репутацию исключительно решительного и находчивого человека на поприще совращения женщин. А также удачливого. Блэз не сомневался всерьез, что если герцог-трубадур Талаира ухитрится пробраться к постели Соресины, ему окажут совсем не такой прием, какой был оказан Эврарду Люссанскому в этом же году.
Он скорчил кислую мину, подумав об этом, откинулся назад и положил ноги в сапогах на стоящую напротив скамью. Он знал, что неблагоразумно устраиваться слишком удобно во время ночного дежурства; но он к этому привык и был убежден, что не уснет. В свое время ему приходилось охранять по ночам сотни различных вещей, в том числе и женские покои во многих замках. Охранять женщин, практически брать их под стражу по ночам, было делом обыкновенным в Горауте. Там нет ни намека, ни следа этого извращенного арбоннского обычая поощрять поэтов на ухаживания и таким образом возбуждать женщин. Сеньоры Гораута знали, как защищать то, что им принадлежит.
Блэз даже почувствовал — и старательно скрыл — удовлетворение, когда Маллин де Бауд, всю неделю наблюдая, как их выдающийся и широко известный гость очаровывает его супругу, попросил своего наемника с севера тайком организовать охрану комнат Соресины в последнюю ночь, которую предстояло провести эну Бертрану в замке Бауд. Очевидно, лысеющий, потрепанный поэт вроде Эврарда — одно дело, а самый прославленный сеньор Арбонны — другое. Поведение Соресины в последние несколько дней достаточно ясно это доказывало.
Блэз согласился выполнить поручение и поставил Ирнана на пост снаружи без каких-либо комментариев и с совершенно бесстрастным выражением лица. Дело в том, что ему нравился Маллин де Бауд, и он меньше уважал бы его, если бы барон остался в неведении или равнодушным относительно тех нюансов, которые возникли после появления среди них де Талаира вскоре после того, как Эврард снова уехал.
Что примечательно, и даже забавно, — все обитатели замка Бауд казались довольными после того рейда на остров Риан. Отчасти потому, что практически никто не знал об этом рейде. Что касается людей в замке и его окрестностях, они знали только то, что им следовало знать, как Маллин неоднократно подчеркивал в разговоре с Блэзом и коранами: что Эврард Люссанский заново обдумал свое положение и вернулся в замок в сопровождении группы лучших людей Маллина и наемника с севера, который командовал ими и обучал их в этом сезоне.
Ирнан и Маффур, которые, очевидно, знали бабушку Люта, получили задание сообщить ей, что случилось с незадачливым кораном. Когда они вернулись, Маффур лукаво улыбался, а Ирнан в изумлении качал головой: женщина вовсе не была огорчена своей потерей, она пришла в восторг от этой новости. Ее внук служит богине на острове Риан — этот пророческий сон она видела много лет назад, сообщили оба корана. Блэз недоверчиво поднял брови. Он явно еще долго не сможет понять арбоннцев, если вообще когда-нибудь поймет. И все же такое поведение этой женщины было большим облегчением; если бы она подняла крик, потеряв внука, это могло создать неудобства.
Тем временем Соресина приветствовала блудного поэта при всех с почти трогательной теплотой.
— В ней живет актриса, в этой женщине, — сдержанно шепнул Маффур Блэзу, когда они стояли во дворе замка и смотрели, как юная баронесса опустилась в реверансе, затем встала и наградила трубадура поцелуями в обе щеки и третьим — в губы.
— В любой женщине живет актриса, — буркнул тогда Блэз в ответ. Тем не менее он тоже был очень доволен в то утро, и это чувство усилилось, когда стало ясно, что Эврард не собирается задерживаться в замке Бауд. Да никто этого и не хотел. Кажется, он воспринял свое похищение с добродушием, не уступающим добродушию самого Маллина.
Поэт исполнил одну наскоро сочиненную песнь, напичканную вычурными метафорами о том, как он вынырнул из темной пещеры, влекомый неземным светом, которое оказалось сиянием Соресины де Бауд. Конечно, он назвал ее другим именем, но тем же самым, каким называл прежде. Все знали, кто эта женщина. Все были счастливы.
Трубадур покинул Бауд в конце недели с туго набитым кошельком и удовлетворенным самолюбием. Никто в Арбонне точно не знал, что произошло в этом отдаленном замке в горах, но было очевидно, что Эврарда Люссанского барон и его жена каким-то образом зазвали назад и щедро наградили за его снисходительность к их прежним промахам. Среди всего прочего власть трубадуров, как личная, так и их сатир и панегириков, немного укрепилась вследствие этих событий. Сей факт не слишком радовал Блэза, но он ничего не мог с этим поделать, он был не у себя дома. «Не следует придавать значения тому, — сказал он себе, — какие новые причуды появятся у Арбонны или какие старые сохранятся».
Кораны Бауда всю неделю заключали пари друг с другом — которые, вероятно, никто не мог выиграть или проиграть — насчет того, как далеко зашло раскаяние Соресины или скорее как далеко оно позволило зайти поэту. Блэз, пристально вглядываясь в женщину и мужчину в утро отъезда Эврарда, был совершенно уверен, что ничего подобного не произошло, но о таких вещах он не привык говорить или заключать пари, поэтому он оставался спокоен. Он все же принял от Маллина дополнительный кошелек сверх обычной платы в тот месяц; барона так увлек новый порыв благородного великодушия, что Блэз провел часть утра за подсчетами, прикидывая, как долго Маллин сможет выдержать подобные расходы. Ранг и положение в иерархии дворянства стоили недешево и в Арбонне, и в других местах. Блэз спрашивал себя, понимает ли барон все последствия, которые могут возникнуть из-за его погони за высоким положением в этом мире.
А потом, примерно через десять дней после отъезда Эврарда, незамедлительно явилось одно из этих осложнений. Этому предшествовало появление гонца с посланием, которое ввергло замок Бауд в хаос приготовлений.
У верхней площадки темной лестницы Блэз поерзал на каменной скамье. Было бы хорошо, мелькнула у него мысль, если бы у него с собой оказался кувшин вина; только он никогда не позволял себе подобного баловства. Он знал по меньшей мере двух человек, которые напились и уснули на страже и погибли. Собственно говоря, одного из этих двоих он убил сам.
В замке стояла тишина. Блэз чувствовал, что очень одинок и очень далеко от дома. Это было необычное чувство: дом давно мало что значил для него. Но люди иногда еще имели значение, а здесь у него пока не было ни одного настоящего друга или того, кто мог бы им стать за то время, которое Блэз отвел себе на пребывание в замке Бауд. «Интересно, — подумал он, — где сегодня ночью Рюдель, в какой стране, в какой части света?» Мысли о друге привели его снова к городам Портеццы и, возможно это было неизбежно в ночной тишине у женской спальни, к воспоминаниям о Лусианне. Блэз покачал головой. «Женщины, — подумал он. — Родилась ли хотя бы одна с начала сотворения мира, которой можно доверять?»
