— Разве ты не знаешь? — спрашивает он, картинно приподняв брови. — Несомненно, человек, так легко раздающий бесполезные советы, сумеет разгадать эту загадку.
Ранальд мрачно хмурится, но не повторяет своего вопроса. Розала знает, что он ничего не понял. Ее снова охватывает жалость к нему во время этой последней стычки в его продолжающейся всю жизнь битве с отцом. Она не сомневается, что Ранальд не единственный здесь человек, который озадачен разыгравшейся между верховным старейшиной и королем загадочной сценой. Но случилось так, что ее собственный отец в свое время был мастером по решению дипломатических проблем на высших советах короля Дуергара. Одна лишь Розала и ее брат пережили детство и смогли стать взрослыми. Она многое узнала, гораздо больше, чем женщины, воспитанные в Горауте. И она понимает, что это ее личная беда теперь, когда она попала в силки де Гарсенков и их взаимной ненависти.
Но она действительно понимает происходящее, она его видит слишком ясно. Если Ранальд в достаточной степени протрезвеет, он, возможно, захочет узнать ее мнение, когда они останутся наедине. Он будет говорить тяжелым, оскорбительным тоном, с презрением тут же отвергнет ее ответы, если она согласится отвечать; и еще она знает, что потом он уйдет от нее и будет размышлять о том, что она ему сказала. Это своего рода власть, она это сознает; такой властью многие женщины пользовались, чтобы оставить свою печать, подобно печати на письме, на событиях их времени.
Но такие женщины обладают двумя вещами, которых нет у Розалы. Желанием, даже страстью, действовать в гуще придворных событий и более сильным, более достойным объектом, которому можно передать свою мудрость и мужество, чем Ранальд де Гарсенк, который никогда не станет таковым.
Розала не знает, что скажет мужу, если он спросит ее мнение в эту ночь. Она подозревает, что спросит. И она почти уверена, что понимает, каковы планы его отца, и даже больше, что король с ними согласится. Адемаром управляют, как управляет опытный укротитель капризным жеребцом, и ведут к цели, к которой, вероятно, Гальберт стремился уже много лет. Король Дуергар Гораутский был человеком, который не поддавался ничьим попыткам убедить себя ни одному человеку при дворе, в том числе духовенству — возможно, особенно духовенству. Поэтому доступ к реальной власти верховный старейшина получил только в тот самый момент, когда валенсийская стрела, пролетев сквозь зимнюю мглу, вонзилась в глаз Дуергара во время той жестокой, холодной схватки у Иерсенского моста полтора года назад.
А теперь Дуергар мертв и сожжен на погребальном костре, а его красивый сын правит в Кортиле, и подписан мир с севером, который обездолил четверть жителей Гораута, как богатых, так и бедных. А это означает, что дальше может случиться лишь одно, и любой это понимает, если только даст себе труд подумать. Инстинктивно, словно стремясь уйти или повинуясь рефлексу, который заставляет лесное животное отступать перед языком пламени, Розала снова отворачивается к окну. В Горауте весна, но серые дожди и не думают прекращаться, и влажный холод пробирает до костей.
Она знает, что в Арбонне сейчас теплее, теплее и благодатнее и с неба льется гораздо более благосклонный свет. В управляемой женщиной Арбонне, с ее Двором Любви, с ее обширными, богатыми, залитыми благословенным солнцем землями, ее защищенными, гостеприимными гаванями на южном море и ересью богини Риан, которая правит наравне с богом, а не скорчилась с девичьей покорностью под его железной дланью.
— Нам еще о многом надо будет поговорить, — продолжает Гальберт де Гарсенк, — прежде чем лето окончательно накатится на нас, и вам, мой повелитель, по праву предстоит принять все решения, которые должны быть приняты, и великое их бремя. — Он возвышает голос; Розала не отворачивается от окна. Она знает, что он собирается сказать, куда он ведет короля, их всех. — Но как верховный старейшина Коранноса на самой древней, святой земле, где родился бог, я вот что скажу вам, мой повелитель, и всем, собравшимся здесь. Теперь нам не надо топором и мечом защищать наши границы и наши поля от Валенсы. Гордость и мощь нашей страны в царствование короля Адемара возросли как никогда за всю нашу долгую историю, и нам все еще принадлежит, как и прежде, ведущая роль в вопросах религии во всех шести странах, где властвует наш бог. В этих залах присутствуют потомки первых коранов — самых первых братьев бога, которые когда-либо шагали по горам и долинам известной части света. И возможно — если вы, мой повелитель, решите сделать, чтобы это было так, — нам выпадет осуществить карающую миссию, достойную наших великих отцов. Достойную того, чтобы величайшие барды своими песнями прославили могучих героев своих дней.
«О, это умно, — думает Розала. — О, очень ловко сделано, мой господин». Глаза ее прикованы к виду за окном, к волнам тумана, набегающим на луны. Ей хочется оказаться там, в одиночестве, на коне, даже под дождем, даже с ребенком, зреющим в ее утробе, подальше от этого дымного зала, этих голосов, вражды и злобных планов, подальше от этих сладких, как мед, манипуляций верховного старейшины, стоящего у нее за спиной.
— Там, на юге, за горами, насмехаются над Коранносом, — продолжает Гальберт, и в его голосе звучит страсть. — Они живут под ярким солнцем бога, которое является его самым щедрым даром людям, и насмехаются над его высшей властью. Они унижают его храмами, возведенными в честь женщины, грязной богини полуночи, колдовских заклинаний и кровавых обрядов. Они калечат и ранят нашего возлюбленного Коранноса своей ересью. Они лишают его мужественности, или так им кажется. — Его голос снова понижается, становится интимным, приобретает оттенки другого вида власти. Розала чувствует, что все в зале теперь за него, как заколдованные; даже стоящая рядом с ней женщина слегка наклонилась вперед, приоткрыв рот в ожидании. — Так им кажется, — тихо повторяет Гальберт де Гарсенк. — В свое время, в наше время, если мы этого достойны, они поймут свое безумие, свое бесконечное, вечное безумие, и над святым Коранносом больше никогда не будут насмехаться на землях реки Арбонны.
Он не заканчивает на призывной ноте; время еще не пришло. Это всего лишь первое заявление, начало, приглушенный звук инструмента среди дымящих очагов во время поздней, холодной весны, с косыми струями дождя за окнами и туманом на болотах.
— Мы удаляемся, — в конце концов говорит король Гораута своим высоким голосом, нарушив молчание. — Мы хотим посоветоваться наедине с нашим старейшиной. — Он встает с трона, высокий, красивый, физически привлекательный человек, и его придворные склоняются перед ним, словно колосья под ветром.
«Это ведь так ясно, — думает Розала, снова поднимаясь, — так ясно, что должно произойти».
— Скажи мне, дорогая, — шепчет Адель де Сауван, материализуясь рядом с ней, — не было ли в последнее время каких-либо вестей от твоего много путешествующего зятя?
Розала замирает. Ошибка, и она это сразу же понимает. Она заставляет себя улыбнуться, но Адель умеет застать человека врасплох.
— Боюсь, в последнее время — никаких, — спокойно отвечает она. — Были сведения о том, что он еще в Портецце, но с тех прошло уже несколько месяцев. Он не часто дает о себе знать. Если даст, я не премину удовлетворить твой глубокий интерес.
