— Возможно, — небрежно ответил Бертран. — И на меня тоже. Мне следовало сообщить Блэзу о законах насчет мечей до того, как мы сюда приехали. Донеси на нас обоих, Реми.
Реми безрадостно рассмеялся.
— Какой с того толк, если я передам герцога Талаирского в руки правосудия. — Он помолчал, тяжело дыша. — Бертран, тебе придется когда-нибудь решить: ты один из нас, или ты герцог Арбонны. По всей справедливости ты должен сейчас висеть вниз головой над той лоханью, и ты это знаешь.
Искренне забавляясь, не обращая внимания на самонадеянность Реми, который назвал его по имени без титула, де Талаир снова рассмеялся.
— Тебе не следовало бросать учебу, дорогой. Немного больше позаниматься риторикой было бы тебе очень полезно. Такой ложной дихотомии я еще никогда не слышал.
Реми покачал головой:
— Это реальный мир, а не заоблачная страна мечты студента. В реальном мире приходится выбирать.
Тут Лиссет увидела, как веселость исчезла с лица герцога, и даже на расстоянии ее обдало холодом его нового выражения. Похоже, терпимость де Талаира миновала некую критическую точку.
— И ты теперь собираешься мне рассказывать, — холодно спросил он у Реми Оррецкого, — как все происходит в реальном мире? Не так ли, Реми? В присутствии двоих аримондцев, как я вижу, и гостей из Портеццы за столом, ни одного из которых я не знаю, и гётцландера у бара, и еще одной богине известно скольких других наверху, в спальнях Маротта, ты собираешься мне сказать, что в реальном мире, как ты предпочитаешь выражаться, герцог Арбонны должен был позволить окунуть себя в бочку с водой именно сейчас? Спасибо, приятель. Протрезвей слегка и пусти в ход мозги.
— Это не вода, — произнес кто-то.
Смущенный смех скользнул в мрачной тишине, воцарившейся после слов герцога. Лиссет видела красный затылок Реми. Она посмотрела на Аурелиана; он тоже смотрел на нее. Они обменялись взглядами, полными общей тревоги и страха.
— Он наполнил эту лохань каувасским золотым вином, мой сеньор, — прибавил Маротт, деловито выбегая из-за стойки бара и стремясь разрядить обстановку. — Если желаете еще раз пустить ему кровь, то я с радостью это сделаю.
— Целая лохань каувасского? — Эн Бертран снова улыбался, помогая хозяину таверны. — Если это правда, то, возможно, я поспешил. Возможно, мне следовало позволить окунуть себя в нее! — раздался хохот, полный облегчения; Лиссет обнаружила, что ей стало легче дышать. — Брось, Реми, — прибавил герцог, — позволь мне поставить нам бутылку, пока Блэз позаботится о царапине на твоей руке.
— Спасибо, не надо, — решительно ответил Реми с гордостью. Лиссет все было известно об этой гордости; она в отчаянии покачала головой. — Я сам о себе позабочусь. — Он помолчал. — И между прочим, я предпочитаю пить с другими музыкантами во время карнавала, а не с герцогами Арбонны.
Высоко подняв голову, он повернулся спиной к Бертрану, пересек зал и вышел через дверь рядом с баром, ведущую к комнатам в задней части таверны. Он прошел мимо Лиссет, даже не подав виду, что заметил ее присутствие. Через несколько секунд Аурелиан скорчил гримасу, глядя на Бертрана, словно просил у него прощения, взглянул на Лиссет, пожал плечами и последовал за Реми, взяв по дороге кувшин с водой и чистые полотенца у Маротта.
Все это очень интересно, подумала Лиссет. Десятью минутами раньше Реми Оррецкий полностью владел этим залом, как человек в своей стихии, определяя настроение раннего вечера на карнавале. Сейчас он вдруг стал казаться всего лишь молодым пьянчужкой, его последние слова прозвучали по-детски, несмотря на все гордое достоинство его ухода. Он тоже должен это понимать, осознала она. Этим, наверное, объяснялась обида, закравшаяся в его голос в конце, которую она уловила.
Ей стало его действительно жаль, и не из-за раны, которая не выглядела серьезной. Она хорошо понимала, как Реми было бы неприятно знать, что она его жалеет. Улыбаясь про себя, Лиссет с радостью решила обязательно сказать ему об это позже — первый шаг мести за погубленную тунику и растоптанную шляпу. Пускай искусство Реми требует уважения и восхищения, а его маниакальное чувство юмора и изобретательность преподносят им всем незабываемые ночи, но это не означает, что не остается места для небольшой мести.
Взглянув в сторону герцога, Лиссет увидела, как бородатый гораутский коран окинул зал, полный музыкантов, откровенно презрительным взглядом. Внезапно ей стало жаль, что это именно он ранил Реми. Никому нельзя позволять обнажать меч против трубадура в этой таверне, а потом смотреть на всех с подобным выражением лица; а особенно чужаку, да еще из Гораута. «Пока солнце не умрет, и луны не упадут, Горауту и Арбонне не соседствовать мирно». Так говорил ее дед, и отец продолжал повторять эту фразу, часто это случалось после его возвращения с осенней ярмарки в Люссане, где он пытался выручить денег на продаже северянам своих оливок и оливкового масла.
Гнев Лиссет разгорался, она в упор смотрела на могучего корана с севера, ей хотелось, чтобы кто-нибудь из присутствующих сказал ему пару слов. Он казался невыносимо самодовольным, когда глядел на всех с высоты своего роста. Только Аурелиан не уступал в росте этому человеку, но Аурелиан ушел с Реми, и тощий музыкант, несмотря на весь его ум, вряд ли смог бы заставить этого корана опустить глаза. Быстро передернув плечами свойственным ей жестом, о чем она сама не подозревала, Лиссет вышла вперед.
— Ты высокомерен, — обратилась она к северянину — но тебе не стоит так гордиться собой. Если твой сеньор тебе об этом не сказал, то придется сказать одному из нас: тот человек, которого ты ранил, возможно, и вел себя легкомысленно, поддавшись карнавальному настроению, но он в два раза больше мужчина, чем ты, и с незаконным мечом, и без него. Его будут помнить в этом мире еще долго после того, как ты превратишься в прах и будешь забыт.
Наемник — герцог называл его Блэзом — удивленно заморгал. Вблизи он выглядел моложе, чем она сначала подумала, и глаза его смотрели несколько иначе, чем показалось Лиссет, когда она стояла у бара. Она не знала, как определить это выражение, но это было не совсем высокомерие. Бертран де Талаир ухмыльнулся, и Валери, неожиданно, тоже. Лиссет, проследив за их взглядами, вдруг вспомнила, что промокла насквозь от спутанных волос до талии и ее новая блузка, вероятно, выглядит ужасно. Она прилипла к телу гораздо плотнее, чем требуют приличия. Она почувствовала, что краснеет, и понадеялась, что это спишут на гнев.
— Вот ты и получил, Блэз, — сказал герцог. — Превратишься в прах и будешь забыт. Еще одно доказательство — если ты в нем нуждался, — какие ужасные у нас женщины, особенно после того, как их подержали вниз головой. Как поступили бы с этой женщиной в вашем Горауте? Прошу тебя, расскажи нам.
Бородатый мужчина долго молчал, глядя сверху вниз на Лиссет. Его глаза имели странный светло-карий цвет, а при свете ламп казались почти зелеными. С явной неохотой, но вполне четко он произнес:
— За то, что она так говорила с посвященным богу кораном в общественном месте, представители короля должны раздеть ее до талии и отстегать по животу и спине. После, если она выживет, мужчина, которому нанесено оскорбление, имеет право делать с ней все, что захочет. Ее муж, если у нее есть муж, волен развестись с ней и не несет ответственности по закону или перед священнослужителями Коранноса.
