Она покинула замок никем не замеченная через задние ворота в ту же ночь. Ее любимый конь стоял в конюшне коранов за стенами, чтобы его можно было прогуливать, пока она не в состоянии ездить верхом. В конюшне не оказалось сторожей — у кого хватит безрассудства навлечь на себя гнев Гарсенков, приблизившись к их лошадям? Она неуклюже взгромоздилась в седло и уехала, сидя боком в седле, при свете двух лун. Ландшафт ночью выглядел одновременно прекрасным и пугающим, ребенок был крупным и тяжелым у нее в животе. У нее еле теплилась надежда, слабая, как свет звезд рядом с яркой Бидонной, добраться до места назначения.
Та ночь была единственной, когда она еще могла ехать на коне. Нехотя, с подлинной грустью она оставила коня у маленькой деревушки перед рассветом и пошла пешком назад, к дороге. На восходе солнца, медленно шагая, голодная и очень уставшая, она подошла к лагерю каких-то странствующих артистов. Две женщины купались в речке, когда она приблизилась к ним. Они заахали, увидев ее состояние. Она назвалась первым пришедшим ей в голову именем и сказала им, что направляется в Арбонну в поисках помощи во время родов. Два новорожденных уже умерло при рождении, солгала она, завела руку назад и сделала знак, отводящий беду. Она готова сделать все, что угодно, чтобы спасти этого ребенка, сказала она.
Последнее было правдой. Чистой правдой.
Женщины тоже сделали знак, отводящий беду, когда она им намекнула, что готова прибегнуть к помощи магии, но радушно пригласили ее в свою компанию, направлявшуюся на юг. Розала ехала через горы в раскачивающемся тряском фургоне вместе с двумя вороватыми серыми обезьянами, говорящей птицей с северных болот, гадюкой в корзинке и словоохотливым дрессировщиком животных со странными синими зубами. Яд, объяснил он, его укусила эта самая гадюка перед тем, как ее лишили зубов. Он кормил ее мышами и маленькими ящерками, которых сам ловил. Каждый раз, когда колесо фургона попадало в дорожную колею, а их было много, пока они ехали через перевал, Розала с тревогой бросала взгляд на корзинку, чтобы убедиться, что запор цел. Медведь и горный кот, слава богу, ехали в другом фургоне, позади них.
Она старалась говорить как можно меньше, чтобы не демонстрировать свой акцент, который мог ее выдать. Это было не так уж трудно с Отоном в фургоне: он был из тех мужчин, которые зачахли бы, если бы лишились голоса. Он был добр к ней, приносил суп и хлеб от общего костра в обед. Она привыкла к монотонному журчанию его голоса и бесконечно повторяющимся историям о прошлых путешествиях за те три неспешных дня, которые им понадобились, чтобы добраться из Гораута через вершину перевала и спуститься в Арбонну. Ей начало казаться, что она всегда жила вместе с этими людьми, ехала в этом фургоне, что замок Гарсенк был сном, местом из жизни другой женщины.
На четвертое утро Розала приподняла клапан фургона и вышла наружу как раз в тот момент, когда солнце вставало над холмами на востоке. Она посмотрела на юг, на совершенно не знакомый ей ландшафт и увидела реку, ярко-синюю в утреннем свете, медленно текущую рядом с дорогой. Вдалеке сверкали едва различимые на фоне солнечного сияния башни.
— Это Барбентайн, — со знающим видом объяснил Отон позади нее. Она бросила взгляд через плечо и выдавила слабую улыбку. Он почесался в нескольких неделикатных местах, потянулся и застонал. — Это самый красивый замок, который я видел в жизни. Думаю, мы приедем туда сегодня к вечеру. Еще недавно там жил граф — ты о нем, может, слыхала — Гибор Третий, или, может, он был Четвертый. Громадный мужик, высокий, как дерево, в бою отчаянный… и в любви, как все они здесь, внизу. — Он похотливо захихикал, показывая синие зубы. — Все равно он был самым красивым мужчиной, которого я встречал. Его вдова теперь правит. Мне о ней почти ничего не известно. Говорят, она была хорошенькая, но сейчас она уже старая. — Отон зевнул, потом сплюнул в траву. — Мы все стареем, — произнес он и зашагал прочь, почесываясь, чтобы сделать утренние дела в кустах. Одна из обезьян пошла за ним.
Розала положила ладонь на живот и посмотрела вдоль яркой извилистой линии реки на юг. На скалах над ними росли кипарисы и сосны такой породы, какой она прежде не встречала. На террасах к западу от дороги раскинулись прославленные оливковые рощи Арбонны.
Она несколько мгновений любовалась ими, затем снова повернулась и посмотрела на далекие, сверкающие башни замка, где сейчас правила вдова Гибора Четвертого. «Женись на этой суке», — посоветовал ее муж Адемару Гораутскому не так давно. Отец Розалы однажды сказал, что в свое время графиня Арбоннская была самой прекрасной женщиной на свете. По крайней мере в этом его мнение совпадало с мнением дрессировщика Отона.
Розале не нужна была красота графини. Только доброта и определенное мужество, которое, как она понимала, подвергнется большому испытанию при ее появлении. Она теперь уже достаточно разбиралась в положении дел и не могла не знать, что означает ее прибытие в Барбентайн, ведь она носила возможного наследника Гарсенка — или преемника верховного старейшины Коранноса в Горауте. Но она искренне не видела другого выхода, кроме того чтобы отдать ребенка. А этот выход исключался.
Позже в тот же день, когда солнце высоко стояло в ясном сверкающем осеннем небе, она почувствовала первые схватки. Она скрывала их как могла, но в конце концов даже Отон заметил, и его нескончаемый поток слов постепенно иссяк. Он послал за женщинами, и они устроили ее поудобнее, насколько могли. Но им еще было далеко до Люссана. Фактически было уже за полночь к тому времени, как они высадили ее у храма Риан.
Это здоровый, складный малыш, думала Синь, удивленная тем, какое удовольствие ей доставляло держать его на руках. Учитывая все обстоятельства, ей не следовало испытывать других чувств, кроме глубочайшей тревоги за свой народ. Этот младенец и его мать представляли собой угрозу в чистом виде, они могли легко стать для Гораута предлогом начать войну. В соседней комнате Робан ходил взад-вперед, словно нетерпеливый отец, ожидающий наследника, но Синь знала, что причина его беспокойства совсем в другом. Он почти наверняка надеялся, что ребенок Розалы де Гарсенк окажется девочкой. Гораздо меньше шансов, что коранов Гораута натравят на них из-за девочки.
Но им не повезло. Явно и Риан, и Короннас оба приложили руку к разворачивающимся здесь событиям, а когда бог и богиня работают вместе, говорит старая пословица, людям остается только опуститься на колени и склонить голову. Синь, склонив голову, улыбнулась сверху младенцу, завернутому в пеленки голубого цвета, как и положено аристократу, и отнесла его к матери. Розала де Гарсенк при свечах выглядела очень бледной, а ее голубые глаза казались огромными на вытянувшемся лице, но выражение этих глаз было таким же решительным и бесстрашным, как и на протяжении всей ночи. Синь восхищалась ею. Она выслушала ее историю в темноте ночи, рассказанную урывками, между родовыми схватками: причину этого побега, мольбу о предоставлении убежища.
В такой просьбе она не могла отказать; даже Робан, надо отдать ему должное, привез эту женщину в Барбентайн. Вероятно, он будет отрицать это утром, но Синь была почти уверена, что ее канцлера тоже тронула история Розалы. Нечто большее, чем прагматизм, заставило его привести эту женщину в замок. Она поняла, что гордится им.
