Словно в ответ на эти ее мысли голос Рамира снова зазвучал, не такой сильный, возможно, как когда-то, но зато годы и мудрость сделали его чистым и превратили в инструмент, столь же редкий и прекрасный, как его лютня:
Здесь, в Горауте, так далеко от дома,
Средь людей, что глухи к звукам песен,
Среди дам, к поэтам неучтивых,
Им не дарящих любви, воспоминанье
О деревьях, о садах, омытых,
Водами прекрасными Арбонны,
К морю с гор текущими, — виденье
Это, милостью Риан, подарит сердцу
Отдых обещаньем возвращенья.
Пение смолкло. Рамир еще некоторое время продолжал играть, снова по старой моде, а затем его пальцы на лютне замерли. В таверне стояла тишина. Лиссет медленно обвела взглядом своих друзей. Все они слышали эту песню раньше, все пели ее сами, но не так. Так ее не пели никогда. Она видела, что из всех сидящих рядом именно у Реми были слезы на глазах. У нее самой сердце было переполнено до боли.
Опустив голову, Рамир осторожно надевал на лютню чехол. Ему потребовалось много времени, чтобы справиться с завязками. Никто не издал ни звука. Он закончил укладывать свой инструмент. Поморщившись, неуклюже согнул больную ногу и встал с низкого табурета. Серьезно поклонился столу гётцландеров. Конечно, сообразила Лиссет: это они в каком-то смысле заказали эту песню. Он повернулся, собираясь уходить, но тут, словно ему в голову только что пришла мысль, снова оглянулся на гётцландеров.
— Простите, — произнес он, — вы мне позволите поправить то, что я сказал раньше? — Его голос снова звучал тихо, и им пришлось наклониться вперед, чтобы услышать. И Лиссет услышала и запомнила на всю жизнь, как Рамир Талаирский произнес грустным и добрым голосом: — Я сказал вам, что не стану петь песню Ансельма о любви. Это неправда, если задуматься. Все-таки я вам спел песнь о любви.
Через мгновение с верхнего балкона таверны Ариана де Карензу первой зааплодировала, вскочив с места. Все сидящие за столом трубадуров встали, и в таверне стало шумно. Лиссет увидела, что гётцландеры встали все как один и начали стучать кулаками и оловянными кружками по темной дубовой крышке своего стола, с громкими криками одобрения. Она расплакалась. Сквозь мутную пелену слез печали и гордости она видела, как Рамир, прижимая двумя руками к груди лютню в чехле, медленно идет прочь. Он не вернулся назад в свой угол. Он покинул огни и грохот таверны и вышел на улицу, в осеннюю ночь под звездным небом.
Среди таверн и гостиниц в самом Люссане и вокруг него были такие, которые в месяце проведения ярмарки делали очень хорошие деньги в это прибыльное время, работая «на заказ». Владелец «Серебряного дерева», заведения, имеющего хорошую репутацию приличной деревенской гостиницы, стоящего среди фиговых и оливковых рощ примерно в трех милях от городских стен, был удивлен и очень рад присоединиться к этой небольшой, но избранной группе. Он получил от герцога Бертрана де Талаира значительную сумму денег за то, что отказал всем прочим гостям и поселил у себя только людей герцога на время ярмарки. Сам эн Бертран, очевидно, должен был проводить большую часть времени в Люссане, в своем дворце, или даже в самом Барбентайне вместе с правительницей, но явно счел полезным иметь в своем распоряжении какую-нибудь не столь приметную резиденцию, возможно, такую, подходы к которой можно тщательно контролировать. Хозяин гостиницы размышлял над этим, но держал свои мысли при себе.
Они сидели в меньшем, но более удобно обставленном из двух залов гостиницы на первом этаже, где горел камин. За стенами шумел ветер. Блэз повертел в пальцах стакан вина и снова посмотрел на Валери. Потом выразительно поднял брови. Кузен Бертрана лишь пожал плечами. Сам герцог сидел на столом и что-то писал на пергаменте, иногда сверяясь с другими измятыми листками, разбросанными рядом. Если бы Блэз не знал, что он делает, то мог бы подумать, что Бертран занят какими-то важными делами. А в действительности герцог писал песню, он сам сказал им об этом недавно и потребовал тишины.
Они кого-то ждали. Коранов расставили снаружи, чтобы они предупредили о приближении гостей. Нечего и говорить, что Бертран не потрудился сообщить, кого он ожидает. Это сюрприз, решительно заявил он. Блэзу сюрпризы не нравились. Ему не нравилось ждать. Бывали моменты, когда он не был уверен, нравится ли ему Бертран де Талаир.
Вино у Талаира по крайней мере было превосходным, и Блэзу было тепло и удобно в мягком кресле у камина. На втором, длинном столе стояла еда, а ковры согревали и украшали каменные стены. Он сказал себе, что ему следовало испытывать благодарность за то, что он жив, и возносить хвалы Коранносу. Он запросто мог погибнуть на дороге четыре дня назад. После их прибытия в Люссан здесь только и говорили о запрете Андории участвовать в ярмарке. Обычно Блэз не тратил много времени на выслушивание сплетен и не задерживался в тех местах, где мог их услышать, но это слишком близко затрагивало его интересы, а Валери пересказал им все подробности, как только они приехали в город.
В первый день они ночевали во дворце Талаира в городе. Или скорее Блэз и Валери ночевали. Бертран отправился на ночное свидание, которое не желал отменить или перенести, что было для него характерно. Той же ночью произошел странный случай: Робан, канцлер Арбонны — человек с впалыми щеками и властными манерами, которого Блэз еще не встречал, — явился за герцогом за час до рассвета. Валери, которого разбудили, нехотя назвал дом, где можно было найти Бертрана. Канцлер скорчил унылую гримасу. Валери предложил поехать вместе с ним, но Робан, кутаясь в мех от холода, отказался. Он бросил взгляд на Блэза с выражением плохо скрытого опасения перед тем, как уехать. Валери, поймав этот взгляд и встретившись глазами с Блэзом, тоже пожал тогда плечами. Они одновременно зевнули и разошлись по своим постелям досыпать ту малость, что осталась от ночи.
Когда они снова спустились вниз, Бертран еще не вернулся. Он приехал в то утро поздно, был молчалив и оставался таким весь день. Дважды ненадолго уходил куда-то один и не объяснял им зачем. В ту ночь он опять отправился в гости, улыбающийся и надушенный, в другой городской дом. Блэз не стал спрашивать у Валери, кто там живет; он не хотел этого знать.
К вечеру следующего дня они втроем сели на коней, выехали из Люссана и поскакали по извилистой деревенской дороге к «Серебряному дереву».
— Мы кое с кем встретимся, — вот и все, что он сказал, когда они выехали. — После наступления темноты. — Валери лишь передернул плечами, когда Блэз посмотрел на него. Блэз решил, что манера Валери пожимать плечами тоже начинает ему надоедать.
Он смотрел в огонь, пытаясь, почти безуспешно, обдумывать более крупные и серьезные проблемы, которые стояли перед ними, когда в дверях, ведущих в большую комнату, внезапно появился Серло.
— Приехал какой-то человек, мой господин. Он один, в плаще и в капюшоне, лица его не видно. Он не желает называть себя.
Бертран сложил бумаги, потом встал.
— Все в порядке. Проводи его в зал как он есть, а потом посторожи у двери. Нас не должны беспокоить, Серло, если я сам тебя не позову.
