До нее доносилась музыка, гул голосов и смех из большого зала внизу. Розала и не помнила, когда в последний раз слышала смех, в котором не было оттенка злобы. Ей сказали, что сегодня вечером будет звучать музыка, написанная молодым человеком из Орреце, музыка высокого класса. Она знала, что ее приветливо встретят, если она спустится вниз. Но все еще чувствовала себя усталой и крайне уязвимой, не готовой к испытанию обществом. Уединение в ее мире было редкостью ценной, как любой другой из подарков, которые она получила здесь, в Барбентайне.
Розала осторожно присела на скамью в оконной нише, чтобы послушать. На каменной скамье лежали подушки, и это ее обрадовало. Она протянула руку и приоткрыла окно. Оно было сделано из цветного стекла, которым было искусно выложено изображение острова на море. В окно влетел ветерок, и она увидела яркий свет голубой луны. Здесь ее называют Рианнон, в честь богини, а не Эскоран, в честь бога. И из-за этого отличия, думала она, Арбонна должна быть уничтожена.
Через мгновение она отбросила эту мысль: слишком простой аргумент и вывод. В этом мире все не так просто.
Она слышала, как внизу шумит в темноте река. Сегодня на острове Барбентайн холодно; Розала поплотнее закуталась в шерстяной халат, который ей дали. Однако свежий воздух вернул ей силы и ясную, обнадеживающую уверенность, что, добравшись сюда, она сделала для Кадара все, что могла. Следующие ходы в более крупной игре делать предстояло уже не ей. Масштаб ее собственной жизни внезапно сильно уменьшился, сосредоточился на ударах сердца. Она почувствовала непреодолимое желание — и чуть не рассмеялась над собой — вернуться обратно и еще раз посмотреть, как он спит. Странно, как быстро, как полно в мир человека может снова войти любовь.
Последним человеком, которого она любила, был ее отец, а он погиб у Иерсенского моста почти два года назад. Ее мать ушла раньше него, в год последней эпидемии чумы. Ее брат Фальк не вызывал у нее горячих чувств, как и она у него, Розала это знала. Он не станет во главе погони, чтобы вернуть ее обратно, но и не сделает ничего, чтобы помешать им. Он хорошо управлял Савариком, и она уважала его за это. Земли Савариков теперь были совсем беззащитны, открыты для набегов из Валенсы из-за новой границы по реке Иерсен. Если этот договор когда-нибудь потеряет силу, они станут еще более беззащитными, чем теперь.
Он потеряет силу, сказал сестре Фальк в прошлом году, в тот редкий момент, когда они оба оказались в Кортиле. Такие перемирия всегда заканчиваются, но земли, которые были отданы надолго, вероятно, будут потеряны навсегда. Он говорил об этом тихо, только ей одной. Открытая критика не в обычае осторожного Фалька де Саварика, пусть и могущественного сеньора, при новом короле на троне. Их отец громко выражал бы свое неодобрение, Розала это знала, невзирая ни на какие последствия.
Как Блэз де Гарсенк перед тем, как уехал в первый раз, потом снова, через год, после того, как ненадолго вернулся домой.
Думать о Блэзе было трудно. Она уже знала, что он здесь, в Люссане, вместе с герцогом Талаирским. Его было бы легко увидеть, послать записку, ясную или загадочную, как ей захочется. Она гадала, знает ли он, что она в замке. Жрицы рассказали ей, что вся ярмарка судачит о высокородной даме из Гораута, которую привезли в храм перед самыми родами. Отон, грустно подумала она: он органически не способен хранить молчание, да она и не имела никакого права ожидать, что он никому ничего не расскажет.
Однако Блэз не принадлежал к тем, кто прислушивается к сплетням, а эн Бертран де Талаир поклялся не рассказывать ему до тех пор, пока Розала не будет готова. Возможно даже — острая, новая мысль, — что Блэз и не знал о ее беременности. У нее с ним не было никаких контактов после той ночи, когда он уехал во второй раз.
Розала помнила ту ночь. Сидя у открытого окна в Арбонне, слушая журчание реки внизу и доносящуюся наверх музыку, она мысленно вернулась в ту зимнюю тьму, когда звезды исчезли и завывала буря, со стуком швыряя снег и лед в окна замка Гарсенк. Она слушала, как отец и сыновья проклинают друг друга, слышала непростительные слова, отвратительные высказывания, жестоко ранящие, еще более ужасные, чем эта ночь. Она молча плакала, совершенно забытая в своем кресле у камина, стыдясь собственной слабости, страстно желая уйти из комнаты, от переплетений дикой ненависти Гарсенков. Но она не могла уйти без разрешения Ранальда и не хотела привлекать к себе внимания. Она знала, что отец обрушится на нее со всей жестокостью, как только вспомнит, что она здесь.
Окаменев от холода рядом с угасающим очагом, который ни один из них не позаботился раздуть, а слуги предусмотрительно удрали, Розала ощущала на щеках ледяные слезы. Она слышала, как брат ее мужа, достигший последних вершин ярости, голосом, полным страдания, разоблачил своих отца и брата, перед тем как выбежал из комнаты и из замка в штормовую ночь. Он назвал одного предателем Гораута, позорно недостойным бога, а второго — пьяницей и трусом. Она согласилась с обеими оценками, заливаясь слезами. Он был холодным, жестким, обозленным человеком, Блэз де Гарсенк, и к ней никогда не проявлял ни жалости, ни доброты, но он был прав, он был прав насчет этих двоих.
Она вспомнила, как лежала без сна в своей постели в ту ночь. Ранальд в смежной комнате провалился в крепкий сон, и она слышала его храп сквозь закрытую дверь. Иногда по ночам он говорил сам с собой, плакал от горя, как ребенок, во тьме своих снов. В первые месяцы их супружества Розала пыталась утешить его в такие моменты; теперь она этого не делала. Окоченевшая и испуганная, прислушиваясь к безумному вою ветра, она ждала, когда Блэз вернется за своим снаряжением перед отъездом. Когда он вернулся, когда Розала услышала его шаги в коридоре, она встала с кровати и пошла в его комнату, ступая босыми ногами по обжигающе холодным камням.
Он укладывал свою седельную сумку при свете свечи, когда она вошла. Она не постучалась. На его одежде лежал снег, льдинки прилипли к рыжеватым волосам и бороде. На ней не было ничего, кроме ночной сорочки, светлые волосы распущены по плечам на ночь. Он никогда раньше не видел ее распущенных волос. Они замерли и смотрели друг на друга несколько секунд, молча, в полуночной тишине замка, потом Розала сказала тихо, чтобы не было слышно за дверью комнаты, за пределами маленького пространства, освещенного этой единственной свечой:
— Полюби меня один раз. Всего один раз перед тем, как уедешь.
И Блэз пересек комнату и подхватил ее на руки, уложил на свою кровать, а ее блестящие русые волосы рассыпались по его подушке. Сорочка с шелестом скользнула выше талии, а она приподняла бедра, чтобы помочь снять ее. Он задул свечу, снял с себя мокрую одежду и овладел ею в темноте перед тем, как снова покинул собственный дом; овладел молча, яростно, с горечью, с бесконечной, глубоко скрытой болью, с которой, как она знала, он жил из-за собственного бессилия. В той комнате вместе с ними не было любви, совсем никакой.
И это не имело значения.
Она знала, что именно могло заставить его прикоснуться к ней в ту ночь, что им руководило, но ей было все равно. Чего бы это ни стоило, думала она, лежа в собственной холодной постели, призывая к себе мужество, словно оно находилось где-то очень далеко, пока ждала его возвращения. Чего бы это ни стоило, он должен взять ее хотя бы один-единственный раз.
