Он помнил об этом по прежним встречам: она использовала откровенность как оружие, когда ей этого хотелось. Он с трудом сглотнул. Какой смысл хитрить?
— Я написал два письма, матери и лучшему другу… но в этом нет особого смысла. Все они знают об угрозе.
— Конечно, знают. Вот почему хорошенькая юная царица отправила тебя сюда с посланием, а потом и сама приехала. А что она говорит обо всем этом? — Императрица показала на корабли, скопившиеся позади них в гавани. Чайки кружили в небе, пересекали след их судна в море.
— Понятия не имею, — искренне ответил Криспин. — Я полагал, что тебе это известно гораздо лучше, чем мне, трижды возвышенная.
Тут она бросила на него взгляд через плечо. И слегка улыбнулась.
— Тебе будет лучше видно у поручней, если только тебя не тошнит от вида волн внизу. Мне следовало спросить об этом раньше…
Он покачал головой, решительно подошел и встал рядом с ней. Белые волны расходились от боков корабля. Солнце стояло высоко, сверкало на брызгах, создавало радуги прямо у него на глазах. Он услышал хлопок, посмотрел вверх и увидел наполненный парус. Они набирали скорость. Криспин взялся обеими руками за поручень.
Аликсана тихо спросила:
— Ты их предупредил, полагаю? В этих двух письмах? Он ответил, не скрывая горечи:
— Какое это имеет значение — послал ли я предупреждение? Императрица, что могут сделать обычные люди, если начинается вторжение? Они не обладают никакой властью, никаким влиянием в этом мире. Они — моя мать и мой лучший друг.
Она опять несколько мгновений молча смотрела на него. Теперь у нее на голове был капюшон, темные волосы забраны под золотую сетку. Суровость внешнего облика подчеркивала черты ее лица — высокие скулы, идеальную кожу, огромные черные глаза. Он внезапно вспомнил изящную искусственную розу, которую видел в ее комнате. Она просила его тогда создать нечто более постоянное, ибо золотая роза говорила о хрупкости красивых вещей, а мозаика давала намек на то, что могло бы уцелеть. Это вид искусства, который надеется прожить долго.
Он вспомнил о Джаде, который медленно разрушался на куполе саврадийской церкви на границе с Древней Чащей, о кусочках смальты, падавших вниз в слабых лучах света.
— На мир можно повлиять самым неожиданным образом, Кай Криспин, — произнесла императрица. — Собственно говоря, император надеялся, что письма посланы. Поэтому я и спросила. Он верит, что наивные родиане будут приветствовать его приход, учитывая нынешний хаос в Варене. И поскольку мы действуем от имени вашей царицы, есть некоторая надежда, что многие из самих антов не станут сражаться. Он хочет, чтобы у них было время обдумать возможные… действия.
Ему вдруг пришло в голову, что она говорит так, словно он уже знает об объявленном вторжении. Но объявления не было. Криспин посмотрел на нее, и его снова охватило раздражение.
— Понимаю. Значит, даже письма домой, к любимым людям, являются частью этого замысла?
Она встретилась с ним взглядом.
— А почему бы и нет? Он так мыслит. Если мы так не можем, разве это делает его неправым? Император пытается изменить тот мир, который мы знаем. Разве это грех — свести воедино все возможные составляющие столь крупного замысла?
Криспин покачал головой и снова перевел взгляд на море.
— Я тебе уже говорил полгода назад, повелительница, я — художник. Я даже не могу строить догадки о подобных вещах.
— Я тебя и не просила, — ответила она довольно мягко. Криспин почувствовал, что краснеет. Она колебалась. И тоже смотрела на волны. Потом сказала, почти жестко: — Глашатай объявит об этом официально сегодня во второй половине дня. На Ипподроме, после последнего забега. Вторжение в Батиару от имени царицы Гизеллы, чтобы вернуть Родиас и возродить разрушенную Империю. Правда, великолепно звучит?
Криспин задрожал в теплых лучах дневного солнца, потом его словно обожгло, словно к нему прикоснулось что-то, вроде клейма. Он закрыл глаза, неожиданно увидев яркую картину: пламя, пожирающее Варену, поглощающее деревянные дома, как хворост в летнем костре.
Они все знали, но…
Но в голосе стоящей рядом с ним женщины звучали странные нотки, и что-то такое было в ее профиле, даже под темным капюшоном. Он с трудом сглотнул и спросил:
— Великолепно? Почему мне кажется, что ты так не думаешь?
Никакого ответа, хотя он пристально наблюдал за ней. Она сказала:
— Потому что я позволяю тебе это увидеть, Кай Криспин. Хотя, если быть до конца откровенной, я не знаю, почему. Признаюсь тебе… Смотри!
Она так и не закончила свою мысль.
Замолчала и вытянула руку. Он еще успел вспомнить, что она — актриса, а потом он посмотрел туда. Увидел, как дельфины вспороли поверхность моря, разрезали ее. Их тела выгибались, словно идеальная дуга купола, они мчались наперегонки с кораблем по неспокойной воде. Их было полдюжины, они выныривали на поверхность один за другим, словно исполняя танец, поставленный хореографом, один, потом два, потом пауза, потом опять — плавный высокий прыжок и всплеск падения.
Игривые, как… дети? Изящные, как танцоры, как танцовщица, стоящая рядом с ним. Перевозчики душ умерших, которые несли Геладикоса, когда он упал, горящий, в море вместе с колесницей солнца. Их парадокс и тайна. Смех и тьма. Милость и смерть. Ей хотелось иметь у себя в комнате дельфинов.
Они долго наблюдали за ними, потом наступил момент, когда дельфины не выпрыгнули из воды рядом с ними, и море продолжало катиться под кораблем и рядом с кораблем, нетронутое, скрывающее собой все, как скрывает всегда.
— Они не любят слишком близко подходить к острову, — сказала императрица Аликсана, поворачивая голову к носу судна.
Криспин тоже повернулся. — К острову? — переспросил он.
Он неожиданно близко увидел землю, поросшую густым лесом из вечнозеленых деревьев. Каменистый берег, деревянный причал для лодок, где их ждали два человека в императорских ливреях. Никаких других признаков человеческой жизни. Чайки кричали вокруг в утреннем небе.
— У меня была еще одна причина совершить это плавание сегодня утром, — произнесла стоящая рядом с ним женщина, и теперь она не улыбалась. Она сбросила капюшон. — Император не любит, когда я это делаю. Он считает, что это… неправильно. Но я хочу кое-кого повидать до отплытия армии. Чтобы… убедиться. Ты и дельфины сегодня стали моим оправданием. Я верила, что тебе можно доверять, Кай Криспин. Ты не возражаешь?
Она не ждала ответа, конечно, а просто сообщила ему то, что, по ее мнению, он должен знать. Крупицы, взятые из хорошо оберегаемого хранилища их знаний. Валерия и Аликсаны. Он хотел рассердиться, но в ее манере и в настроении, с которым она заявила права на него, было нечто необычное. Она считала, что ему можно доверять, но не сказала, почему ей хотелось ему доверять.
Он не собирался задавать вопросы. Она все равно уже отвернулась и прошла к противоположному борту корабля, где матросы готовились причаливать.
