Иногда все складывается не так, думала Кендра, и никто не может вразумительно ответить ей на вопрос, почему Джад сотворил мир таким.
Они в ту ночь пировали, слушали музыку, смотрели выступления жонглеров и акробатов. Ритуалы победы. Их жизнь выставлена напоказ, чтобы все видели.
После восхода солнца все продолжалось. В церковь на молитву, потом они с Джудит (теперь она стала послушной, потрясенная поступком Ательберта больше, чем ей хотелось признать) нарочно прошлись по полной народа, огороженной веревками базарной площади три раза (чтобы их видели), перебирая брошки и ткани. В третий раз они заставили Гарета пойти вместе с ними. Он держался тихо, очень тихо. Джудит купила усыпанный камнями кинжал и мерина из Аль-Рассана.
Кендра купила какие-то ткани. Она с трудом выполняла свои дневные обязанности, потом, после вечерней молитвы, отправилась кого-то искать. У нее имелись вопросы, на которые надо было получить ответ.
Сейнион Льюэртский не пришел в королевскую церковь на предзакатную молитву. Сюда на ярмарку съехалось несколько купцов из Сингаэля (они приехали по той же дороге вдоль берега, что и он, или договорились о проезде через Реденскую Стену). Она нашла священника среди его соотечественников в маленькой церкви на западной окраине Эсферта, где он вел службу.
Он только-только закончил, когда появилась младшая дочь Элдреда в сопровождении одной из своих женщин. Они подождали, пока священник побеседует с купцами, а потом Кендра отослала женщину и села рядом с седовласым клириком в первом ряду старой церкви, возле диска. Она заметила, что диск пора полировать. Завтра она кому-нибудь об этом скажет.
Глаза Сейниона, подумала она, удивительно похожи на глаза ее отца. Внимательные и так же смущают, когда ты хочешь что-то скрыть. Она пришла сюда не для того, чтобы скрывать. Она бы не пришла сюда, если бы хотела скрыть.
— Принцесса? — хладнокровно произнес он и стал ждать.
— Я боюсь, — сказала она.
Он кивнул головой. Его лицо было добрым, гладко выбритым, менее морщинистым, чем свойственно человеку его лет. Он был невысоким, сухощавым, не любителем обильного стола и вина, как тот, другой священник из Фериереса. Некоторое время назад их отец сказал им, перед его первым визитом, что Сейнион — один из самых образованных людей в мире, что патриарх в Родиасе спрашивает его мнения по поводу разногласий веры. В каком-то смысле было трудно в это поверить — сингаэли жили в такой изоляции от мира в своих долинах.
— Многим моим соотечественникам сейчас очень страшно, — ответил он. — Очень благородно с твоей стороны, что ты делишь с нами этот страх. Твой отец был так добр, что послал корабль в Арберт и гонцов к Реденской Стене. Мы можем лишь надеяться…
— Нет, — перебила она. — Я не об этом. — Она посмотрела на него. — Я знала, когда Алун аб Оуин вошел в лес вместе с моим братом и эрлингом.
Молчание. Она видела, что он потрясен. Он сделал знак солнечного диска. Это ничего; она сделала то же самое.
— Ты… ты видишь призраков?
Он действовал прямик. Она покачала головой.
— Ну, один раз видела. Одного из них. Несколько ночей назад. Это не то, что я… с того момента, когда вы пришли из-за реки, тогда, утром. Когда мы лежали на траве. — Она слышала, что говорит бессвязно, как ребенок. Это было так трудно.
Он кивнул.
— Ну, с того момента, я… я не могу как следует объяснить, но я знала… аб Оуин. Принц. Я могу… читать в нем. Знать, где он находится.
— Милостивый Джад! — прошептал верховный священнослужитель Сингаэля. — Что же это такое происходит среди нас?
— Что ты имеешь в виду? — спросила она.
Он смотрел на нее, но его глаза не говорили о недоверии.
— Странные вещи происходят, — ответил он.
— Не только… со мной? — Она твердо решила не плакать.
— Не только с тобой, дитя мое. С ним. И… с другими.
— С другими?
Он кивнул. Поколебался, затем помахал кистью руки из стороны в сторону. Он не собирался ей объяснять. Священники, подумала она, хорошо умеют не сказать то, чего не хотят говорить. Но он уже кое-что сказал, а ей так необходимо это знать! Она не одна и не сходит с ума.
Он сглотнул, и теперь она все же заметила в нем следы страха, что в свою очередь ее испугало. Она знала, о чем он собирается спросить, раньше, чем он заговорил.
— Ты… видишь его сейчас? Где они?
Она покачала головой.
— Не вижу, с тех пор как они вошли в лес. Но мне снятся сны. Я подумала, что ты, может быть, сумеешь мне помочь.
— Ох, дитя, я так мало могу тебе в этом помочь. Я… окутан страхом.
— Ты — единственный человек, к кому я могу обратиться.
Глаза ее отца, очень похожие.
— Так спроси меня, — сказал он.
Здесь тихо. Все ушли, кроме пожилого священника этой церкви, поправляющего свечи у бокового алтаря возле входа, и ее собственной женщины в дальнем ряду, Ждущей ее. Эта церковь — одна из самых старых в Эсферте, дерево скамеек и пола с годами отполировалось До блеска. Лампы давали мягкий свет, а там, куда он не достигал, было темно. Здесь царит ощущение покоя. Или здесь оно должно царить, подумала Кендра.
— Что ты можешь мне рассказать о мече Вольгана? — спросила она.
* * *
Нельзя сказать, что сфера жизни женщины так уж обширна. Но насколько обширной она может быть у большинства живущих мужчин на господней земле, старающихся прокормить себя и свои семьи, согреться в холодную зиму (или укрыться от песчаной бури на юге), уберечься от войны и болезни, морских пиратов и ночных тварей?
«Книга сынов Джада», которую все шире использовали теперь в церквях, даже здесь, в землях сингаэлей, учила, что мир принадлежит смертным детям бога, и об этом было сказано в форме песнопений, торжественных и красноречивых.
Мейрион мер Райе трудно было поверить, что это правда.
Если все они — дети щедрого бога, почему тогда некоторых людей настигает казнь кровавого орла и они умирают залитые кровью, разрубленные пополам, даже если этот человек — просто девушка, которая возвращается с пастбища с полными ведрами молока от двух коров после утренней дойки в конце весны?
Это неправильно, думала Мейрион с вызовом, вспоминая свою сестру, как происходило всякий раз, когда она возвращалась после дойки в предрассветном тумане. Элин не должна была так умереть. Мейри знала, что недостаточно умна, чтобы понять подобные вещи, и знала то, что священник в деревне не уставал твердить им снова и снова с начала лета. Но женщины сингаэлей не отличаются покорностью и смирением, и если бы Мейрион кто-нибудь, кому она доверяет, попросил описать то, что она действительно чувствует, она бы ответила, что она в ярости.
Никто у нее об этом не спрашивал (она никому настолько не доверяла), но гнев жил в ней, каждый день, каждую ночь, когда она прислушивалась к звукам, которые уже никогда не донесутся с пустой лежанки у соседней стены. И гнев был с ней, когда она встала в темноте, оделась и прошла мимо постели, на которой больше не спала Элин, чтобы заняться дойкой, как раньше делала ее сестра.
