У Дея не было никакого оружия, кроме ножа за поясом, когда он вышел из дома, но теперь у него в руке был зажат меч эрлинга. Он лежал вниз лицом на истоптанной траве, в грязи, рядом с мертвым всадником. Алун подошел к тому месту, где он лежал, встал на колени в грязь и положил свой меч. Снял шлем и положил его на землю, а затем, помедлив еще секунду, перевернул брата и посмотрел на него.
«Недешево он продал жизнь» — пелось в «Плаче по Сейситу». В песне, которую пели все скальды в то или иное время в залах трех провинций в те зимние ночи, когда люди тоскуют по пробуждению весны, а души и кровь молодых загораются при мысли о великих подвигах.
Удар топора, убивший Дея, был нанесен сзади и сверху, всадником. Алун видел это при свете факелов, которые теперь горели во дворе. Его кровь и душа не загорелись. Он держал на руках искалеченное тело того, кого так сильно любил. Душа его была… в другом месте. Теперь он должен помолиться, подумал Алун, произнести знакомые, нужные слова. Он не смог их даже вспомнить. Он чувствовал себя странно, его словно придавило горе, и хотелось плакать.
Но еще не время. Еще не все кончено. Он все еще слышал крики. Во дворе, невдалеке, еще находился вооруженный эрлинг. Он стоял в полукольце из воинов-арбертян и спутников самого Алуна, прижавшись спиной к двери одной из построек и приставив меч к шее почти обнаженного человека.
Алун увидел, что пленником был Брин ап Хиул и его держали — по немыслимой иронии — точно так же, как несколько минут назад его дочь.
Священники в храмах учили (и священные тексты, для тех, кто умел читать), что Джад, бог Солнца, ведет по ночам битву под миром за своих детей, что он не такой жестокий и непостоянный, как боги язычников, забавляющиеся смертными людьми.
Сегодня так не подумаешь.
Кони без всадников, носящиеся по двору среди трупов; слуги, гоняющиеся за ними, пытающиеся ухватить поводья. Крики раненых. Кажется, пожар потушили всюду, кроме одного сарая, догорающего в противоположном конце двора, возле него гореть было больше нечему.
Более пятидесяти воинов ночевало здесь сегодня, с оружием и доспехами. Северяне не могли этого знать или ожидать. Им не повезло.
Эрлинги убежали, или были взяты в плен, или убиты. Кроме одного, который сейчас держал Брина, и ему некуда было бежать. Алун не знал, что ему надо делать, но он намеревался что-нибудь сделать.
«Ты иди. Не думаю, что я с этим справлюсь». Не тот голос, не тот брат, которого он знал всю свою жизнь. И в качестве последнего слова — приказ, вырвавшийся у него: «Иди!»
В самом конце он отослал Алуна прочь. Как этот миг мог стать их последним общим мигом в господнем мире? В той жизни, которую Алун прожил вместе с братом с самого своего рождения?
Алун осторожно опустил голову Дея, поднялся с грязной земли и зашагал по направлению к освещенному факелами полукругу людей. Кто-то что-то говорил: он еще находился слишком далеко, чтобы услышать. Увидел, что Шон, Гриффит и другие уже там, двое из них держали большого рыжебородого эрлинга. Он посмотрел на кузена, потом отвел глаза: Гриффит видел, как он стоял на коленях возле Дея, так что он знал. Он опирался на меч, воткнутый клинком в землю, и похоже было, что ему тоже хочется опуститься на эту темную, истоптанную траву. Они росли вместе, все трое, с самого детства. Оно не так уж далеко ушло.
Рианнон мер Брин тоже находилась во дворе, рядом с матерью, которая стояла прямо, как мраморная колонна с Родиаса, недалеко от полукруга мужчин, и смотрела на своего плененного мужа сквозь дым и языки пламени.
Он увидел младшего сына Оуина — теперь единственного сына Оуина, горе в мире Джада, — который слишком быстро шел к остальным с мечом в руке, и понял, что в нем происходит. Горе может действовать как яд. Сейнион быстро двинулся вперед наискосок, чтобы перехватить его. Необходимая жизнь все еще лежала на чаше весов. Было слишком темно, чтобы видеть выражения лиц, но иногда можно прочесть намерения человека по тому, как он двигается. Вокруг них во дворе была смерть, и смерть была в том, как сын правителя сингаэлей шел вперед.
Сейнион пустился почти бегом, окликнул его по имени. Алун продолжал идти. Сейниону пришлось догнать его, положить ладонь на руку молодого человека, и в награду за свои усилия он получил в ответ взгляд, обдавший его холодом.
— Помни, кто ты такой! — резко произнес священник намеренно холодным тоном. — И что здесь произошло.
— Я знаю, что здесь произошло, — ответил мальчик. Он все еще был отчасти мальчиком, хотя с сегодняшней ночи — наследником отца. И от этого события могут разойтись круги. Дети королей имеют большое значение в мире Джада.
— Еще ничего не кончилось. Жди и молись. Этот человек с мечом — внук Вольгана.
— Я так и думал, — ответил Алун аб Оуин мрачным голосом, который сам по себе был горем для священника. — Мы еще в доме узнали, что он — их предводитель. — Он сделал вдох. — Я убью его.
Есть слова, которые полагается произнести в ответ на это по правилам религии, и Сейнион их знал, он даже сам написал некоторые из них. Но слова, которые прошептал в ответ верховный священнослужитель сингаэлей, оплот и символ веры своего народа, среди оранжевого мерцания факелов и черного дыма, были:
— Еще не время, мой дорогой. Ты пока не можешь его убить. Скоро, надеюсь.
Алун взглянул на него, на секунду застыл, потом кивнул головой один раз. Они прошли вместе вперед, к полукругу мужчин, и успели как раз вовремя, чтобы увидеть то, что там случилось.
* * *
Отобранный меч первым обрушился на упавшего налетчика, но топор второго эрлинга сзади и сверху убил сингаэля. Она затаилась у забора, дожидаясь, когда от этих погибших отойдут вооруженные железом живые — тот, который опустился на колени рядом с одним из них, встал и зашагал прочь. Теперь можно подойти, поспешно, чтобы не дать страху одолеть себя, и забрать душу мертвого для царицы.
Безлунная ночь. Только в безлунную ночь.
Когда-то было иначе, легче, но когда-то они также могли летать. Она кладет ладони на тело и произносит слова, которым их всех учили, произносит их впервые, и — да, вот! — видит, как его душа поднимается из крови, от земли на ее зов.
Душа парит, поворачивается, плывет под случайным дуновением ветерка. Дитя полумира, фея приходит в бурный восторг, волнуется, ее волосы меняют цвет, снова и снова, тело трепещет от возбуждения, даже среди ужаса из-за подкованных копыт и присутствия железа, которое делает ее слабой и даже может убить.
Она наблюдает, как душа, которую она взяла для своей повелительницы, всплывает над распростертым телом убитого смертного, как в нерешительности поворачивается, бесплотная, не вполне принадлежащая еще ее миру, но это все впереди, все впереди. Она не ожидала, что ее охватит такое сильное желание. Но дух воина принадлежит не ей, а царице.
Полупрозрачное облачко снова совершает полный оборот в воздухе, поднимается выше, затем опять медленно опускается вниз, прикасается к земле, уже обретая форму. Оглядывается вокруг, видит — нет, еще не вполне видит, — а затем поворачивает на юг и удаляется. Его притягивает к лесу, словно к полузабытому дому.
