— Я бы тебя никогда не простил, — сказал он через секунду.
Сейнион посмотрел ему в глаза.
— Ты должен был остаться в живых, чтобы меня не простить. Я сказал правду: тебе не дано разрешения уйти от нас. Ты все еще необходим.
Брин тяжело дышал, из его души не ушла бушевавшая в ней ярость, его широкая грудь вздымалась, не от усталости, но от силы его гнева. Он посмотрел на юного кадирца за спиной Сейниона. И взмахнул мечом.
— Благодарю тебя, — сказал он. — Ты действовал быстрее моих людей.
Сын Оуина ответил:
— Не стоит благодарности. По крайней мере, мой меч в крови, пусть им сражался другой. Я сегодня ночью ничего не сделал, только поиграл на арфе.
Брин секунду смотрел на него сверху вниз, с высоты своего огромного роста. Сейнион видел, что из его левого бока струится кровь, туника там была порвана; казалось, он этого не замечал. Брин отвел взгляд в темноту двора, на запад. Скот все еще мычал в своем загоне.
— Твой брат мертв?
Алун кивнул головой, неохотно.
— Позор моей жизни, — сказал Брин ап Хиул. — Он был гостем в моем доме.
Алун не ответил. Его дыхание, напротив, было поверхностным, стесненным. Сейнион подумал, что ему необходимо дать вина, срочно. Забвение на одну ночь. Молитва будет потом, утром, с появлением божьего света.
Брин нагнулся, вытер клинок с обеих сторон о черную траву и отдал его Алуну. Повернулся снова к пивоварне.
— Мне нужна одежда, — сказал он. — Вы все, мы займемся…
Он замолчал, увидев перед собой жену.
— Мы займемся мертвыми и сделаем, что сможем, для раненых в зале, — быстро произнесла Энид. — Тем из живых, кто так доблестно сражался, раздадут эль. — Она бросила взгляд через плечо. — Рианнон, пусть на кухне согреют воды и приготовят ткань для повязок. Принеси все мои травы и лекарства, ты знаешь, где они. Все женщины должны прийти в зал. — Она снова повернулась к мужу. — А ты, мой господин, будешь сегодня, и завтра, и на следующий день просить прощения у Кары. Вероятно, ты напугал эту юную девушку до смерти, больше любого эрлинга, когда она пришла сюда за элем для игроков в кости и обнаружила тебя спящим в пивоварне. Если захочешь провести летнюю ночь на воздухе, господин мой, впредь выбирай другое место, когда у нас гости.
Тут Сейнион полюбил ее еще сильнее, чем прежде.
И не он один. Брин наклонился и поцеловал жену в щеку.
— Мы слышим и повинуемся, моя госпожа, — ответил он.
— Из тебя течет кровь, как из жирного борова, пронзенного копьем, — сказала она. — Пусть тебя перевяжут.
— Можно мне сначала принять хоть сколько-нибудь пристойный вид, надеть штаны и сапоги? — спросил он. — Пожалуйста.
Кто-то рассмеялся, освобождаясь от напряжения.
Кто-то сделал очень быстрое движение.
Шон, с некоторым опозданием, вскрикнул. Но рыжебородый эрлинг уже вырвался из рук, державших его, и, выхватив щит у одного из воинов — не меч, — прорвался сквозь кольцо вокруг Брина и его жены.
Он повернулся к ним спиной, глядя вверх, в сторону юга, и поднял щит. Шон колебался, сбитый с толку. Сейнион резко повернулся кругом к склону, поросшему деревьями. Но ничего там не увидел в черноте ночи.
Затем услышал, как стрела ударила в поднятый щит.
— Вон он бежит! — произнес эрлинг на языке сингаэлей, очень четко.
Он указал рукой. Сейнион, у которого было хорошее зрение, ничего не увидел, но Алун аб Оуин воскликнул:
— Я его вижу! На том кряже, где мы были сегодня! Он бежит вниз, в другую сторону.
— Не трогайте стрелу! — услышал Сейнион. Он обернулся. Могучий эрлинг, уже не молодой человек, с сединой в волосах и в бороде, осторожно положил Щит. — И даже древко, имейте в виду.
— Яд? — Это спросил Брин.
— Всегда.
— Значит, ты знаешь, кто это был?
— Ивар, брат этого. — Он кивнул головой в сторону лежащего на траве эрлинга. — С самого рождения у него черная душа, и он трус.
— Этот был храбрым? — Брин прорычал эти слова.
— Он был здесь с мечом, — ответил эрлинг. — А другой использует стрелы и яд.
— А эрлинги, должно быть, слишком храбрые для этого, — ледяным тоном произнес Брин. — Нельзя изнасиловать женщину с луком и стрелами.
— Можно, — спокойно отозвался эрлинг, глядя ему в глаза.
Брин шагнул к нему.
— Он спас тебе жизнь! — быстро вмешался Сейнион. — Или Энид.
— Он покупал собственную жизнь, — огрызнулся Брин.
Эрлинг расхохотался.
— Это правда, — сказал он. — Пытался, во всяком случае. Спроси у кого-нибудь, что произошло в доме.
Но прежде, чем кто-нибудь успел ответить, они услышали другой звук. Стук копыт. Сейнион быстро обернулся. Один из коней эрлингов пронесся через двор, перепрыгнул через забор. Сейнион, увидев всадника, крикнул ему вслед, без всякой надежды.
Алун аб Оуин, преследуя врага, которого вряд ли увидит или найдет, исчез почти сразу же на темной тропинке, огибающей вершину холма.
— Шон! — позвал Брин. — Шестерых людей. За ним!
— И для меня коня! — крикнул Сейнион. — Это наследник Кадира, Брин!
— Я знаю. Ему хочется кого-нибудь убить.
— Или быть убитым, — произнес рыжебородый эрлинг, с интересом наблюдая за происходящим.
Стрелок из лука значительно опередил его, и на его стрелах был яд. На тропинке среди деревьев стояла угольно-черная темнота. Алун не знал коня эрлингов, на которого вскочил, и этот конь совсем не знал леса.
Конь перепрыгнул через ограду, приземлился, принц пришпорил его, посылая вперед. Копыта застучали вверх по тропинке. У него имелся меч, его шлем остался в грязи рядом с Деем, не было факела, но он чувствовал в душе такое равнодушие, как никогда раньше. Ветка, нависшая над тропинкой, ударила его в плечо, он покачнулся в седле. И застонал от боли. Он знал, что его поступок совершенно безумен.
Он старался соображать как можно быстрее. Стрелок из лука должен появиться внизу, у подножия холма, почти наверняка — в том месте, куда они добрались сегодня днем вместе с Сейнионом. Эрлинг убегает, его должна ждать лошадь. Он предвидит погоню и поэтому направится назад, в лес, а не прямо по тропинке к основной дороге на запад.
Алун хлестнул коня на повороте. Он скачет слишком быстро. Очень возможно, конь сломает ногу о пенек или о валун, а Алун вылетит из седла и сломает шею. Он прильнул к гриве и ощутил дуновение ветра, когда очередная ветка пронеслась у него над головой. У него за спиной осталось мертвое тело, на истоптанной земле во дворе дома, среди чужих людей. Он думал о матери и отце. Здесь таилась другая темнота, чернее этой ночи. Он мчался вперед.
