— И я повторю, хотя и не должен этого делать: я слуга леди Энид, супруги Брина ап Хиула, — спокойно ответил эрлинг. — Если Ивар попадет на эту ферму, она погибнет в грязи на собственном дворе, разрубленная на куски, и с ней все остальные, в том числе ее дочь. Я сам принимал участие в подобных набегах. Я знаю, что там происходит. Она спасла мне жизнь. Я дал ей клятву. Ингавин и Джад, оба знают, что не все обещания, данные мною, я сдержал, но на этот раз я постараюсь.
Он замолчал. Через секунду Алун кивнул.
— Это ты. Но этот принц просто… догоняет отца. Он…
— Этот принц, — возразил Торкел, — должен сам сделать свой выбор в жизни, безрассудный или нет, как и мы. Третий меч нам полезен, как женщина в холодной постели. Но если он прав и разведчики его ищут, нам надо двигаться.
— Он должен вернуться, — упрямо повторил Алун. — Это не его…
— Поговоришь со мной, если у тебя будет что сказать. Ты повторил это уже три раза, — резко перебил его Ательберт. — Сделай из этого триаду, почему бы и нет? Положи ее на музыку! Я слышал тебя уже два раза. Я не собираюсь возвращаться. Ты и правда отказываешься от помощи? Даже если это может спасти жизни? Ты точно не думаешь о славе?
При этих словах Алун заморгал.
— Клянусь именем Джада, это точно. Разве ты не понимаешь? Я не верю, что это можно сделать. Я думаю, что погибну здесь. Мы представления не имеем, где находится вода или пища, какую тропу мы можем найти или не найти. Или что найдет нас. Об этих местах ходят легенды уже четыреста лет, принц Ательберт. У меня есть причина рисковать жизнью. У тебя ее нет.
— Знаю я эти легенды. Такие же истории рассказывают с этой стороны. Если вернуться достаточно далеко назад, то мы обычно приносили в жертву животных в долине к северу отсюда тому, кто живет в лесу.
— Если вернуться назад достаточно далеко, то это были не животные, — заметил Алун.
Ательберт кивнул головой, ничуть не смутившись.
— Об этом я тоже знаю.
— Я здесь, потому что не вижу другого выхода.
— Тогда ты должен позволить другим сделать собственный выбор, — тихо ответил Ательберт.
— Нет, если причины…
— Не тебе судить о моих причинах. Скажем, ты здесь из-за своего брата, а я — из-за отца. Оставим это и поехали.
Алун все еще колебался. Потом пожал плечами. Он сделал все, что мог. С намеком на лукавство в голосе, который узнал бы его покойный брат, он сказал:
— Если это так, то вот он нарушает схему.
— Не совсем, — возразил эрлинг. Они оба услышали в его голосе насмешку. — По правде говоря, я с вами одного поля ягода. Расскажу об этом позже. Давайте двигаться, пока нас не обнаружили и все не осложнилось.
— Правда. Некоторые из разведчиков поют еще хуже меня, — сказал Ательберт.
— Помоги нам Джад, если это так, — сказал Алун. Он протянул руку вниз, потрепал собаку по шее. — Кафал, отведешь нас домой, мой дорогой?
И при этих словах Ательберт понял, что они не так беспомощны, как он думал, отправляясь в лес призраков вслед за этими двумя людьми, когда в нем боролись паника и решимость.
У них был пес. Поразительно, но это могло оказаться важным.
Они трое снова вскочили на коней, выбрались с маленькой поляны, низко пригибаясь к шеям коней, чтобы не задеть ветки. По дороге они слышали звуки. Звуки леса ночью. Ухали совы, еще какая-то птица хлопала крыльями над головой, лес трещал слева и справа, иногда громко, что-то шуршало по веткам, шелестело, дул ветер. Что еще слышал каждый из них или думал, что слышал, он оставил при себе.
* * *
Сейнион видел, что люди стали избегать короля. Он мог это понять. Элдред, философ, любитель учений древних школ, хладнокровный изобретатель планов и уловок, человек, владеющий собой настолько, что пировал с эрлингом, подвергшим кровавой казни его отца, был охвачен яростью, подобной лесному пожару.
Когда он зашагал прочь по береговой гальке вдоль берега, где недавно стояли корабли, его ярость была такой сильной, что казалось, его тело излучает волну жара. Лекарю следовало бояться за человека в таком состоянии; его подданным следовало опасаться за себя.
Король все еще бродил по этой прибрежной полосе в сгущающейся тьме. Он держится близко от бьющих в берег волн, на ветру, словно вместе ветер и волны могут его охладить, думал Сейнион. Он знал, что этого не произойдет. Они получили известия от высланных на поиски разведчиков. Принц Ательберт отправился в лес.
Страх ясно чувствовался в людях, которые доложили об этом; четверо измученных всадников на своих конях ждали приказа, которого они не посмели бы ослушаться, но даже представить себе не могли, как его выполнить. Приказ так и не был отдан.
Вместо этого Элдред постоял, стараясь взять себя в руки, а затем резко повернулся и ушел туда, где и сидел, отвернувшись от всех остальных, глядя в темнеющее море под первыми звездами на небосводе. Восходила голубая луна.
Сейнион пошел за ним.
Никто другой этого бы не сделал, и священник чувствовал страх, окутывающий остаток этого дня, нарастающий в нем самом. Ему казалось, что он запутался в сетях, в рыбацких сетях горя.
Он намеренно дал знать о своем приближении, поддевая ногами камни. Элдред не оглянулся, остался на месте, глядя на воду. Вдали, за пределами досягаемости взгляда, но не корабля, лежали берега Фериереса. Карломан отобрал берег у каршитов весной, после двухлетней кампании. Спорная, ненадежная береговая линия. Всегда была такой. Все ненадежно, подумал Сейнион. Он вспомнил пожар во дворе дома в Бринфелле.
— Ты знаешь, — спросил Элдред, не оборачиваясь, — что в Родиасе в дни его славы были бани, где могли мыться три сотни человек в прохладной воде, и столько же в подогреваемом бассейне, и еще столько же могли лежать и наслаждаться вином и едой?
Сейнион заморгал. У короля был такой голос, словно он вел непринужденную беседу. Словно они и сами возлежали и наслаждались покоем. Он осторожно ответил:
— Мой господин, я действительно об этом слышал. Но никогда там не был, конечно. Ты видел это сам, когда путешествовал со своим отцом-королем?
— Видел руины. Анты разрушили Родиас четыреста лет назад. Бани не уцелели. Но можно понять… что они сумели построить. Здесь тоже есть руины, сохранившиеся с тех времен, когда родиане забирались так далеко. Возможно, я когда-нибудь тебе покажу.
Сейниону показалось, что он понимает, к чему все это говорится. Люди по-разному реагируют на горе.
— Жизнь была тогда… другой, — согласился он, по-прежнему осторожно. Это было трудно; перед его мысленным взором горел пожар. Здесь ветер дул сильно, но был приятным, не холодным. Он дул с востока.
— Мне было восемь лет, когда отец взял меня в паломничество, — продолжал Элдред. Тем же ровным, небрежным тоном. Он не оборачивался. Сейниону пришло в голову, что следует удивиться, откуда король узнал, кто именно подошел к нему. Или он узнал его походку? Или просто понимал, что никто другой не подойдет именно сейчас? — Конечно, я был взволнован и нетерпелив, — продолжал Элдред, — но то, что ты сейчас сказал… что жизнь тогда была другой… это мне было ясно, хотя я и был тогда молод. По пути, в одном из городов на севере Батиары, где у антов когда-то был собственный двор, мы видели храмовый комплекс. Четыре или пять зданий. В одном из них имелась мозаика, изображающая двор Стратига — императора Сарантия.
