Он тоже ответил честно, рискуя задеть ее гордость. Но она все равно простила его, потому что теперь игра в прятки закончилась, в эту ночь масок, и ничего страшного в том, что он ее понял. Он подошел первым. Он ее нашел.
Они пришли к дому, который он снимал. Дом стоял ближе к дворцу, чем тот, в котором жили они с Веласом. Он открыл дверь с улицы своим ключом: управляющего и слуг отпустили на эту ночь развлекаться. Они вошли в дом.
Стоящий на улице за их спинами человек увидел, как за ними захлопнулась дверь. Он шел следом за Джеаной, и он знал, кто этот лев. Он заколебался, потом решил, что теперь ее можно оставить. Он устал и совсем не был уверен, хочется ли ему вкусить обещанных карнавалом удовольствий.
Зири вернулся в казарму, перекинулся парой слов с часовым у входа, потом прошел в спальню и лег в постель. И почти сразу же уснул, один в пустой комнате. Все остальные еще были на улицах.
В доме Аммара ибн Хайрана слуги оставили гореть два факела, которые освещали прихожую, а в светильниках на стенах пылали свечи. Прежде чем подняться наверх, они сняли маски и отложили их в сторону, и Джеана увидела его глаза при этих ярких огнях.
На этот раз он сам шагнул к ней, и на этот раз, когда они поцеловались, все было по-другому — совсем по-другому, — не так, как в кабинете ее отца, у открытого окна, прошлым летом.
И поэтому она почувствовала, что ее сердце, которое успокоилось и замедлило удары, пока они шли сюда, опять забилось неровно, и ее снова охватила дрожь.
Они поднялись наверх по лестнице и снова поцеловались, медленно, у двери в его спальню, из-под которой пробивалась полоска света у самого пола. Она почувствовала, как его руки, сильные и уверенные, крепче обняли ее. Ее охватило желание, до боли острое, глубокое и сильное, как река во тьме.
Его губы оторвались от ее губ и прижались к ее уху. Он тихо прошептал:
— В моей спальне кто-то есть. Свечи не оставили бы зажженными.
Ее сердце глухо стукнуло один раз, потом, казалось, на мгновение остановилось и снова забилось.
Они поднимались по лестнице молча, и сейчас, здесь, тоже молчали. Но тот, кто находился в спальне, мог слышать, как открылась входная дверь, и знал, что Аммар в доме, один или с кем-то еще. Она задала вопрос одними глазами. Его рот снова вернулся к ее уху.
— Они хотят, чтобы я знал об их присутствии. Понятия не имею. На всякий случай иди дальше, в следующую комнату. Там есть балкон, общий с моей комнатой. Послушай оттуда. Будь осторожна.
Она кивнула.
— Ты тоже, — шепнула она, выдохнула почти неслышно: — Я хочу, чтобы ты потом остался здоровым.
И почувствовала, как он беззвучно рассмеялся.
Потом она это вспомнит: он совершенно не боялся. Возможно, его это забавляло, интриговало, он чувствовал вызов. Но совсем не пугало, и даже не беспокоило. Интересно, какая женщина могла, по его мнению, его ждать. Или какой мужчина.
Она прошла по коридору. Открыла соседнюю дверь, бесшумно вошла в темную спальню. Перед тем как закрыть за собой дверь, она услышала, как спросил Аммар, повысив голос:
— Кто здесь? И почему вы пришли в мой дом?
А потом она услышала ответ.
… Дверь в дом открыть довольно просто, а поскольку слуги ушли и свечи горели, найти спальню тоже не представляло труда.
Ибн Хайран, все еще целиком поглощенный ощущением и ароматом женщины, которая только что ускользнула по коридору, окликнул непрошеного гостя. Он перебирал в уме возможные варианты. Их было слишком много. И сегодня ночью, и во все другие ночи нашлось бы немало людей, которые могли ждать в его спальне.
Но даже несмотря на то, что он уже двадцать лет имел дело с подобными тайнами, он оказался неготовым.
Дверь распахнулась почти сразу же после его вопросов. В проеме стоял мужчина без маски, освещенный, свечами, горящими в комнате.
— Наконец-то, — сказал Альмалик Второй, правитель Картады, улыбаясь. — Я уже начал опасаться, что зря совершил путешествие.
Ему потребовалось огромное усилие, все его знаменитое самообладание, но ибн Хайрану удалось улыбнуться в ответ и поклониться.
— Добрый вечер, Малик. Мой повелитель. Вот это сюрприз. Наверное, путешествие было долгим.
— Почти две недели, Аммар. Дороги совсем плохие.
— Ты испытывал большие неудобства? — Вежливые вопросы. Стремление выиграть время, чтобы собраться с мыслями. Если Альмалика Картадского захватят в Рагозе, это сразу же изменит равновесие сил в Аль-Рассане.
— Ничего, терпеть можно. — Молодой человек, который три года был его подопечным, снова улыбнулся. — Ты мне никогда не позволял разнежиться, и я слишком недолго пробыл правителем, чтобы что-то изменилось. — Он помолчал, и Аммар увидел, что он колеблется, что правитель не так спокоен, как ему хотелось бы казаться. — Ты понимаешь, я мог проделать это только сегодня ночью.
— Я вообще не думал, что ты на это способен, — откровенно ответил ибн Хайран. — Риск слишком велик, Малик.
Он поймал себя на том, что благодарит всех богов за то, что Джеана осталась незамеченной, и молился, чтобы она вела себя тихо. Альмалик не мог позволить, чтобы его здесь заметили, а это означало, что любой, увидевший его, подвергался смертельной опасности. Пока что ибн Хайран отодвинул вопрос о том, в каком положении оказался он сам. Он сказал:
— Лучше мне войти в комнату.
Правитель Картады отступил назад, и Аммар вошел в свою спальню. Он увидел там двух воинов-мувардийцев. Во всем этом чувствовалась какая-то нереальность. Он все еще пытался осознать тот поразительный факт, что Альмалик приехал сюда. Но внезапно, повернувшись к правителю, он догадался, что все это значит, и его растерянность исчезла, ее сменило другое чувство, не менее тревожное.
— Никто, кроме тебя, больше не называет меня Маликом, — тихо сказал правитель Картады.
— Прости меня. Старая привычка. Конечно, я больше не буду. Ваше величество.
— Я не сказал, что меня это оскорбляет.
— Даже в этом случае… ты действительно правитель Картады.
— Не правда ли? — пробормотал Альмалик. Он опустился в кресло у кровати, сделанное на северный манер: молодой человек, не особенно изящный, но высокий и хорошо сложенный. — И можно ли поверить, что едва ли не первым поступком моего правления было отправить в ссылку человека, в котором я нуждался больше всего.
Тут все полностью прояснилось.
«В этом он не изменился, — отметил ибн Хайран. — Способность к откровенности всегда была присуща Альмалику, даже в детстве». Аммар так никогда и не решил для себя, что это означает: проявление силы или тактика слабого человека, который принуждает друзей оказаться перед лицом своей уязвимости. Веко его дрожало, но через какое-то время это перестаешь замечать.
