Родриго ощутил запах горящей плоти. Некоторых из солдат бросили в костры, на которых готовили еду. Он пошел, спотыкаясь, к центральной лужайке, которую помнил по прошлому лету. Надежды уже не осталось, но ему нечем было защищаться от этого. Он увидел отрубленную голову Гонзалеса де Рада и рядом с ней тело министра со стянутыми вниз лосинами, которое непристойно распростерлось поверх маленькой, лежащей лицом вниз фигурки мальчика.
Родриго снова услышал, как из груди у него вырвался какой-то звук.
Безмолвная мольба. О милосердии, о доброте, о том, чтобы время вернулось вспять и позволило ему поспеть сюда вовремя. Чтобы спасти своего сына или погибнуть вместе с Диего, если больше ничего ему не будет позволено сделать.
Звуки, картинки, запах горящей плоти исчезли где-то в отдалении. Он подошел к двум лежащим на земле телам.
Словно во сне, невероятно медленно, он опустился на колени и стащил тело Гонзалеса де Рады с распростертой фигурки своего сына. Тут он увидел — словно во сне, не веря своим глазам, — что еще сделали с министром Вальедо.
Потом осторожно, осторожно, словно во сне, он перевернул Диего лицом вверх на пропитанной кровью земле и увидел его разбитую голову. Тогда он заплакал, раскачиваясь из стороны в сторону, оплакивая лежащего в его объятиях сына, который покинул его.
Он слышал словно издалека, как подходят остальные. Кони. Шаги. Бегущие, потом медленные. Они остановились. Ему в голову пришла одна мысль. Он не поднял взгляд, не мог его поднять, но сказал тем, кто стоял рядом:
— Фернан. Остановите Фернана. Не позволяйте ему видеть это.
— Это я, папа. Ох, папа, он умер?
Тогда он поднял глаза. Заставил себя. У него остался в живых ребенок. Брат-близнец этого. Слитые воедино души. Всю жизнь разные, но рожденные вместе, с одним лицом. Вместе всегда, против всех неожиданностей этого мира. А теперь этому конец. «Теперь Фернан почувствует себя обнаженным, — подумал Родриго, — ледяной ветер будет дуть там, где прежде находился его брат».
При свете горящих фургонов он увидел лицо Фернана. И Родриго Бельмонте понял в то мгновение, что мальчик никогда не сможет пережить это зрелище: своего мертвого брата в объятиях отца. Оно будет формировать его и определять его жизнь, и Родриго ничего не сможет поделать, чтобы этому помешать.
Он должен перестать плакать. Должен постараться.
Аммар ибн Хайран стоял рядом, за спиной Фернана. Он предупредил их, сразу же, но все равно слишком поздно. Он тоже в свое время повидал немало убитых. Убитых и оскверненных, чтобы передать послание, предостережение. Родриго внезапно вспомнил День Крепостного Рва и то, что сделал ибн Хайран с правителем Картады потом. Убийство. В некотором смысле, это ответ.
Он понял, что вот-вот потеряет над собой контроль.
— Аммар, пожалуйста, уведи его, — прошептал он. — Он не должен этого видеть. Иди с этим человеком, Фернан. Пожалуйста.
— Он умер? — снова спросил Фернан, игнорируя или не желая поверить ужасному доказательству — разбитой, кровоточащей голове брата.
— Пойдем, Фернан, — мягко произнес ибн Хайран голосом поэта. — Давай пойдем к реке и присядем ненадолго. Может быть, мы сможем помолиться, каждый по-своему. Сделай это для меня, прошу тебя.
Из того далекого мира, где он очутился, где все голоса звучали приглушенно, Родриго смотрел, как его сын уходит вместе с Аммаром ибн Хайраном из Альджейса. Ашаритом. Врагом. «Береги его», — хотел он сказать Аммару, но теперь в этом не было необходимости, слишком поздно. Урон уже нанесен.
Он снова опустил глаза на сына, которого обнимал. Диего. Малыш. Поэты всегда пишут о сердцах, разбитых любовью.
Он сомневался, понимают ли они, что это такое. Абсурдно, но он чувствовал себя так, словно по его сердцу действительно прошла настоящая трещина, и эту трещину никогда не закрыть, никогда не залечить, и сердце никогда уже не будет целым. Мир ворвался в него и нанес ему неизлечимую рану.
Здесь присутствовало войско вместе с королем. Войско в Аль-Рассане. Он смутно подумал о том, сколько человек ему предстоит убить в попытке — безнадежной с самого начала — отомстить и смягчить боль этого мгновения. Эта маленькая, обмякшая фигурка у него на руках. Диего.
Наверное, ничто и никогда уже не сможет проникнуть в его сознание.
— О, милостивый Джад! — услышал он чей-то голос. Рамиро, король Вальедо. — О, только не это, ради всего святого!
Родриго поднял глаза. Голос короля прозвучал как-то особенно.
Приближались новые всадники с факелами. С севера. Не отряд короля, который встретил их у реки и городских стен. С другой стороны. Знамена Вальедо, освещенные пламенем.
Они подъехали и остановились. Он увидел королеву Вальедо, Инес.
Увидел, как его жена спрыгнула с коня и остановилась, глядя прямо на него, не двигаясь. Беззащитная.
Он не понимал, почему Миранда оказалась здесь. Почему все они оказались здесь. Но ему надо шевелиться, постараться оградить ее, хоть немного, от всего этого. Если сможет.
Осторожно, очень осторожно, он снова опустил Диего на холодную землю и встал. Одежда его пропиталась кровью, он, спотыкаясь, пошел к Миранде среди костров и убитых.
Он ладонями потер глаза, лицо. Казалось, его руки принадлежат кому-то чужому. Нужно найти какие-то слова, но их не было. Это сон. Он никогда больше не проснется.
— Прошу тебя, скажи мне, что он только ранен, — очень тихо произнесла его жена. — Родриго, пожалуйста, скажи, что он всего лишь ранен.
Он открыл рот и закрыл его. Покачал головой.
Тогда Миранда закричала. Имя. Только имя. Так же, как раньше это сделал он. Этот крик пронзил его, словно копье.
Он протянул руки, чтобы обнять ее. Она пробежала мимо него, туда, где лежал Диего. Теперь вокруг него собрались Другие люди. Обернувшись, Родриго увидел, что Джеана уже там. Она стояла на коленях рядом с его сыном. Еще один человек из отряда королевы, которого он не узнал, стоял с другой стороны. Миранда остановилась рядом с ними.
— О, пожалуйста, — произнесла она жалким голосом, которого он никогда раньше не слышал. — Пожалуйста.
Она опустилась на колени рядом с Джеаной и взяла руки Диего в свои ладони.
Он увидел, что Фернан возвращается от реки с ибн Хайраном. Наверное, он услышал крик матери. Теперь Фернан плакал, лицо его было искажено горем. Ветер насквозь продувал его.
Только сегодня утром, по дороге в Фезану, Родриго Бельмонте, если бы его спросили, ответил бы, что мир — трудное место, но интересное, и назвал бы себя человеком, которого бог благословил превыше его заслуг любовью, дружбой, и делом, достойным мужчины.
Но сегодня утром у него еще было двое сыновей.
Он вернулся туда, где лежал Диего. Кто-то — кажется, король, — набросил свой плащ на изувеченное тело Гонзалеса де Рады, лежащее рядом. Фернан стоял за спиной матери. Он не искал утешения, понял Родриго. Он стоял очень тихо и плакал, положив руку на плечо Миранды, и смотрел на брата. Ему тринадцать лет.
