Пятнадцать лет назад он убил последнего халифа Аль-Рассана ради человека, которого убил сегодня.
Кажется, джарайниды, живущие далеко к востоку от границ его родины, верили, что человеческая жизнь — это бесконечно повторяющийся цикл одних и тех же действий и поступков. Такая философия не была ему близка, но он сознавал, что после сегодняшнего утра его собственную жизнь можно по справедливости считать иллюстрацией их веры. Ему не слишком понравилась мысль о том, что он служит наглядным примером чему бы то ни было. Подобная роль лишена вдохновения, а он прежде всего считал себя поэтом.
Хотя и это тоже было, в лучшем случае, лишь половиной правды. Он вошел в низкий, длинный дом, построенный им на то щедрое содержание, которое всегда давал ему Альмалик. «Нельзя лишать человека выбора», — осторожно произнес он сегодня утром в зале приемов, чтобы убедиться, что самые умные из собравшихся начнут излагать случившееся так, как ему хотелось бы.
Были и другие варианты. Почти всегда были варианты. В День Крепостного Рва Альмалик действительно нанес серьезный, заслуживающий глубокого порицания удар по независимости своего сына и гордости ибн Хайрана. Принца сделали беспомощным свидетелем резни, всего лишь символом бдительности его отца, а Аммара…
Аммара ибн Хайрана, который ради честолюбивого правителя Картады пятнадцать лет назад пошел на убийство человека, называемого халифом из рода самого святого Ашара, и с тех пор носил клеймо этого поступка, снова представили всему полуострову и всему миру как жестокого, кровавого инициатора грязной резни.
То, что он увидел во дворе замка Фезаны в палящую летнюю жару, вызвало у него тошноту, а ведь на службе у Картады он видел смерть во многих обличиях и сам отдавал приказы убивать. Но ему были отвратительны излишества, а масштабы смерти в том дворе были ужасающими.
Но главную роль, конечно, сыграла гордость. Прежде всего — гордость. Ему было отвратительно то, что сделали с жителями Фезаны, но не менее отвратительно то, что сделали с его собственным именем, с его обликом и местом в этом мире. Он понимал, что служит правителю, какими бы высокими ни были дарованные ему звания. Правители имеют право наказывать своих слуг; они могут лишить их земных благ, убить, отправить в ссылку. Но не могут взять человека, — если этот человек Аммар ибн Хайран, — и представить его всему Аль-Рассану и миру за горами и морями в качестве автора этого… уродства.
Разве у него не было выбора?
Конечно, был, если бы он очень захотел его найти. Он мог покинуть мир власть имущих и его чудовищные деяния. Мог даже покинуть эту любимую, урезанную землю Аль-Рассана и ее надутых, мелких правителей. Мог отправиться прямо из Фезаны через горы в Фериерес или в любой из крупных городов Батиары. Там есть культурные, богатые государства, где поэта-ашарита с радостью приняли бы при дворе, как еще одно сверкающее украшение. Он мог до конца своих дней жить в роскоши среди самых цивилизованных джадитов.
Он мог бы даже уехать еще дальше на восток, доплыть на корабле до самой Сорийи, посетить каменные надгробья своих предков, которых никогда не видел; возможно, даже заново обрести веру у Скалы Ашара, пожить отшельником под звездами бога в пустыне, закончить жизнь вдали от Аль-Рассана.
Разумеется, у него был выбор.
Всему этому он предпочел месть. Замаскировался и вернулся в Картаду. Объявился принцу, а затем подкупил управляющего дворцом, чтобы тот включил его в свиту в качестве раба. Самая крупная одноразовая взятка за всю его жизнь. И он убил сегодня правителя при помощи яда фиджаны, пропитав им муслиновую ткань.
Значит, уже дважды. Дважды за пятнадцать лет он убил самого могущественного властелина на этой земле. Халифа и верховного правителя.
«Все меньше остается вероятности, — с грустью решил ибн Хайран, входя в дом, — что меня будут помнить благодаря моим стихам».
— Вас ждут, господин мой, — сообщил ему помощник управляющего у входа. Ибн Хайран сел на низкую скамью возле двери, и тот опустился на колени, чтобы помочь ему снять сапоги и надеть вместо них тапочки, украшенные самоцветами.
— Ты впустил в дом посетителя в мое отсутствие?
Этот человек теперь стал управляющим, приняв на себя груз новых обязанностей в страшное время. Он опустил глаза.
— Возможно, я совершил ошибку, мой господин. Но она так убеждала меня, что вы обязательно примете ее.
— Она?
Но он уже понял, кто это. Его на короткое мгновение снова охватило насмешливое удивление, которое затем сменилось другим чувством.
— Куда ты ее проводил?
— Она ждет вас на террасе. Надеюсь, я поступил правильно, господин мой?
Аммар встал, и управляющий тоже.
— Всегда веди женщину только туда. Прикажи приготовить ужин на двоих и подготовь комнату для гостей. Мы с тобой поговорим позже; нужно еще многое сделать. Я на время уеду из Картады, это приказ верховного правителя.
— Да, господин, — бесстрастно ответил управляющий. Аммар двинулся было во внутренние покои, потом остановился.
— Нового правителя. Прежний правитель умер, — прибавил он. — Сегодня утром.
— Увы, — произнес управляющий без каких-либо признаков удивления.
«Надежный человек», — решил ибн Хайран. Он бросил перчатки на мраморный столик и прошел по коридорам к широкой террасе, которую построил на западной стороне, где находились его собственные комнаты. Он всегда предпочитал закат восходу. Отсюда открывался вид на красные холмы и голубую излучину реки на юге. Картада оставалась невидимой, скрытой холмами.
Женщина, его гостья, стояла к нему спиной, любуясь пейзажем. Она стояла босиком на прохладных плитах.
— Архитектор не хотел строить ее для меня, — сказал он, подходя и останавливаясь у нее за спиной. — Открытые пространства устраивают внутри дома, твердил он мне.
Она взглянула на него. По дороге сюда она закрыла лицо, сейчас накидка была поднята. Ее черные, подведенные глаза секунду смотрели прямо на него, потом она отвернулась.
— Действительно чувствуешь себя открытой всем взорам — тихо произнесла она.
— Но посмотрите, где мы находимся, от кого мне прятаться здесь, вдали от города? — спросил я у архитектора и у самого себя.
— И что вы ответили самому себе? — поинтересовалась она, глядя на террасы, спускающиеся к реке, и на заходящее солнце. — А вашему архитектору? — она была необычайно хороша в профиль. Он помнил тот день, когда впервые увидел ее.
— Только не от этого, — ответил он, обводя рукой землю, простирающуюся перед ними. «Она умна, ему полезно помнить об этом». — Признаюсь, я удивлен, Забира. Я редко удивляюсь, но этого я не ожидал.
Первая дама при дворе правителя Альмалика, наложница, которая была матерью двух его младших сыновей, в сущности — правительница Картады в последние восемь лет снова оглянулась на него и улыбнулась, показав ровные, белые зубы.
