– Да, – подтвердил Аксель, но тут же уточнил: – Ты должен привыкнуть к смерти своих.
– Разрешите обратиться?
Сантеро покосился на подошедшего механика и кивнул:
– Обращайтесь.
– Ремонт окончен, синьор фельдмайор. Разрешите провести ходовые испытания?
– Разрешаю.
– Слушаюсь!
Механику едва стукнуло тридцать, и он в отличие от Сантеро был кадровым военным: армия оплатила парню обучение в Механической школе, взамен он подписал семилетний контракт. Адам слышал, что механик не собирается его продлевать, планирует после войны выйти в отставку и жениться. На одном из южных островов архипелага его ждёт девушка. И солидная должность на большом рыболовецком судне. Но уже завтра механик может погибнуть…
– Завтра он может погибнуть, – вздохнул Аксель.
– Читаешь мои мысли? – вздрогнул алхимик.
– Читаю твою физиономию, – ответил эрсиец. На Сантеро он не смотрел, уставился на механиков, однако уставился «невидяще», просто для того, чтобы куда-то смотреть. – Война предполагает и раны, и увечья, и смерть. Погибают враги, погибают друзья, и если рыдать над каждым трупом, рано или поздно пустишь себе пулю в лоб.
– Знаешь?
– Видел.
Аксель вновь погладил бородку, и Адам вдруг подумал, что в ней, в аккуратном клинышке, украшающем лицо эрсийца, гораздо больше седых волос, чем должно быть.
«Как, впрочем, у всех военных».
– Что же делать? Стать циником?
– Циники тоже стреляются, – негромко ответил Аксель.
– Неужели?
– Нужно смириться с тем, что мы на войне, Адам, а война – девочка жестокая.
– Глубокая мысль.
Любой другой на месте Сантеро немедленно получил бы от Крачина жёсткую отповедь, возможно, очень жёсткую – Аксель хамов не терпел. Но эрсиец понимал, что переживает Адам, и потому никак не среагировал на саркастическое восклицание.
Подождал, пока отремонтированная «Азунда» вырулит в сторону отведённого под полигон поля, и продолжил:
– Ты должен понять, что смерть, при всех толкованиях, верованиях, определениях и страхах, что вокруг неё накручены, такая же часть нашей жизни, как жалованье: рано или поздно она случится. И никто не знает когда. Ты смотришь на молодого механика и думаешь: «Завтра он может погибнуть!» А вдруг он должен был погибнуть вчера? Утонуть, попасть под поезд, оказаться в разбившемся цеппеле?
– Хочешь сказать, что война не так уж сильно влияет на численность людей?
– Война повышает вероятность умереть, – согласился Крачин. – Однако сейчас я говорю о принципе: отсутствие войн не означает отсутствие смертей. Люди погибают в окопах, люди умирают в мирное время – это нормально. И ещё людям свойственно ошибаться, что тоже нормально. Так же как получать опыт на этих самых ошибках, становиться умнее, не допускать их впредь. А вот терзаться – глупо. Терзаниями ты не вернёшь ребят, зато помешаешь себе тщательно обдумать произошедшее, не получишь опыта и в конечном счёте допустишь следующую ошибку, угробишь других ребят и вновь займёшься терзаниями.
Вот так: коротко и ясно. Поражение в бою, то есть смерть солдат, это лишь урок, который необходимо тщательно усвоить. С какой-то точки зрения мысль правильная, и Адам даже знал эту точку:
– Если я тебя послушаю, Аксель, то стану настоящим военным.
– А если не послушаешь, можешь не успеть им стать, – в тон другу произнёс эрсиец. – Следующая ошибка, даже выдуманная, станет для тебя последней.
Холодная, бездушная логика… Интересно, а логика может быть иной? Мягкой, податливой, понимающей? Наверное, нет. Во всяком случае, не на войне.
– После победы я собирался вернуться к мирной жизни. – Сантеро отшвырнул изжёванную травинку.
Он не был уверен, что хочет становиться настоящим военным.
– Мирная жизнь может показаться серой.
– Тебе показалась?
– Я с детства знал, что буду офицером. – Крачин повернулся и посмотрел Адаму в глаза. – Быть военным – не значит убивать, хотя это и является обязательным. Быть военным – значит защищать то, что ты любишь и чем дорожишь, даже ценой самого себя. И речь не только о смерти: ты можешь заплатить тем, что никогда не станешь прежним. Именно поэтому так важно быть уверенным в том, что ты любишь и что защищаешь.
– Я пришёл в армию, чтобы убивать, – после длинной паузы признался Сантеро.
– Знаю, – кивнул Аксель. Он был слишком опытен, чтобы не разглядеть истинные мотивы алхимика. – И поэтому учу тебя быть военным.
– Если бы не учил, мне не было бы сейчас так погано.
– Если бы не учил, ты уже погиб бы.
* * *
Когда-то трактир «Ячменное зёрнышко» был местом сбора богатых фермеров, как местных, ильвеньгенбурских, владельцев знаменитых табачных плантаций, так и приезжих, а также проезжих, направляющихся в Линегарт по делам или развеяться. В «Зёрнышко» важные, большей частью – массивные в теле, фермеры, приходили исключительно в парадном, демонстрируя положение и богатство. Заказывали много, сидели долго, а вот выпивали мало, предпочитая винам и бедовке светлое пиво и длинные разговоры. И даже открытие железнодорожного сообщения не ударило по «Зёрнышку»: проезжие исчезли, но местные никуда не делись, а их табачные плантации привлекали в Ильвеньгенбур множество гостей, которые обязательно оказывались в трактире.
«Зёрнышко» процветало.
И даже теперь, во время войны, не оставалось без клиентов.
Торговых гостей, правда, не стало. Местные фермеры, те, что остались присматривать за плантациями, предпочитали сидеть в превращённых в крепости имениях, а трактир облюбовали офицеры, как приотцы, так и наёмники. Самая, по нынешним временам, денежная публика. И самая разноцветная. Панцирники из бронебригад являлись в чёрных мундирах, алхимики в бордовых, лётчики в синих, стрелки, артиллеристы и сапёры в зелёных. И тут же менсалийские панцирники, алхимики, лётчики, стрелки, артиллеристы и сапёры: цвета те же, но крой мундиров иной, галанитский.
Изменилось и ещё кое-что. Несмотря на то что в «Ячменном зёрнышке» расслаблялись товарищи по оружию, драки между ними давно стали обыденным явлением. По самым разным поводам: косой или слишком прямой взгляд; презрительное замечание о Приоте или Кардонии, высокомерное замечание о раздираемой бесконечной гражданской войной Менсале; благосклонность женщин… Кстати, о женщинах. С тех пор, как в Ильвеньгенбуре разместились военные, в «Ячменное зёрнышко» зачастили женщины определённого сорта, а потому явление Орнеллы и Эбби вызвало у вояк нездоровый интерес.
– Я отрежу язык тому, кто спросит, сколько за ночь, – пробурчала Колотушка, мрачно отвечая на откровенные взгляды офицеров.
– Не требуй от сволочи слишком многого, Эбби, – усмехнулась Орнелла. – Их рожают, чтобы они убивали, а не удивляли приличных женщин благородными манерами.
