— Проклятье! — просипел Мерса, взбираясь в пролетку.
Алхимик посерел, побледнел и даже слегка похудел. Волосы растрепаны, руки дрожат, а под красными глазами — синие круги.
— Ты выглядишь так, как я себя чувствую, — заметил Бабарский. — Меня вчера продуло на этой крыше, чтоб ее.
— Никогда раньше… Никогда еще я не был так унижен.
Энди едва не плакал. То ли от злости, то ли от обиды, то ли в целом от переполняющих чувств.
— Никогда не сидел? — изумился ИХ.
— Луна была в четверти, дул восточный ветер, по местному гороскопу правит знак Воздуха, и он же правит годом… — Чира благодушно потрепал алхимика по плечу. — Отличную ты выбрал ночь для начала тюремной карьеры.
— Все из-за тебя.
— Чира, бегом в сферопорт! — распорядился Бабарский. — «Амуш» уходит через два часа!
— Как же я мог забыть…
— Бегом!
Здоровяк рванул к ближайшему извозчику, а ИХ повернулся к алхимику:
— Энди!
— Мне тоже на борт? — безразлично осведомился Мерса.
— «Амуш» идет в Линегарт и обратно, так что почти вся команда остается здесь. — Суперкарго уселся рядом. — Мы с тобой едем в гостиницу.
— В таком случае, хочу сказать, что ты э-э… тоже причастен к моим унижениям. И я не хочу ехать с тобой в одной коляске. Лучше пешком!
— Ты пахнешь каторгой, — сообщил Бабарский. — Прими душ, позавтракай и тогда иди пешком. Договорились?
— Я, между прочим, известный ученый, — проныл Мерса. — И еще я офицер Астрологического флота.
— Тогда рекомендую вздремнуть перед прогулкой, — проворчал ИХ. — Все офицеры так поступают.
* * *
— Еще! Еще раз!! Ядреная пришпа! Еще!!!
Ругань, стоны, резкие выдохи и снова ругань. Он орал себе. Своему телу. Он требовал от него, искалеченного, гораздо больше, чем оно могло дать. И он заставлял его давать больше. Руганью, стонами, резкими выдохами… а еще — литрами пота, стиснутыми зубами и жуткой болью. Точнее — преодолением жуткой боли.
— Еще!! Ядреная пришпа… Еще раз!!
Помпилио сидел на лавке, наполовину погруженный в кошмарного вида машину: безумное переплетение рычагов, блоков, противовесов, грузов, пружин, ремешков и прочих частей, приводимых в движение ногами. Придумавший пытку Хасина уверял, что упражнения «с усилением» благотворно влияют на поврежденные мышцы, но Валентину, который регулярно наблюдал за мучениями хозяина, иногда хотелось сломать медикусу ноги и посмотреть, прибегнет ли Хасина к помощи своей хитроумной машины?
— Еще!!
Шумный — стон, смешанный с рычанием, — выдох, лязг железа, и закончивший тренировку Помпилио тяжело откинулся на стену, к которой была придвинута лавка.
— Прошу вас, мессер.
Валентин подал хозяину бокал с водой, и тяжело дышащий дер Даген Тур сделал несколько жадных глотков.
— Двадцать пять повторений… Сегодня — по двадцать пять.
— Это много, мессер, — серьезно ответил Валентин. — Я горжусь вами.
Потому что не знал никого, готового так истязать себя ради призрачной возможности ходить, в которую не очень-то верили даже лучшие врачи Герметикона.
— Как думаешь, что случится раньше: я доведу число повторений до тридцати, сдохну или избавлюсь от проклятого кресла?
— Зависит от того, сколько вы готовы поставить, мессер.
Помпилио рассмеялся и вытер поданным полотенцем пот.
— Бабарский приходил?
— Еще нет, мессер.
— Значит, результатов у него нет… — Террористы по-прежнему неуловимы, в противном случае ИХ не замедлил бы похвастаться. — Ну и ладно: фейерверк удался, всем было весело.
— Совершенно с вами согласен, мессер.
Впечатления от ночной прогулки у Помпилио остались самые положительные. И от продолжения веселья в компании Этель — тоже. Поспать, правда, удалось всего три часа, но это дер Даген Тура не смущало.
— Я хочу на свежий воздух.
— Да, мессер.
Валентин помог хозяину выбраться из пыточной машины.
— Хорошее утро.
— Да, мессер.
Унигарт просыпался: возвращались рыбацкие лодки, торопясь доставить на рынок первый, наисвежайший улов; перекрикивались торговки на этом самом, только открывшемся рынке; скрипели тележки молочников и туманил головы аромат свежевыпеченного хлеба. Примет утра много, но здесь, в центре, его наступление подтверждалось прихожанами, торопящимися в главный городской собор.
— День обещает быть удачным, — улыбнулся Помпилио.
— Вы что-то задумали, мессер?
— Чуть позже, Теодор, сейчас я хочу принять ванну и позавтракать.
— Да, мессер.
— И пригласи толкового специалиста: мне нужен маникюр, — адиген озабоченно оглядел руки.
— Да, мессер.
— И скажи, что это за крики? — Помпилио наконец-то обратил внимание на громкие голоса, доносившиеся из распахнутых окон предпоследнего этажа отеля. — У нас пожар?
— У нас синьорина Этель, — вздохнул Валентин.
Женские сборы — это всегда длительный, наполненный суетой, криком и драматическими поворотами процесс, отсылающий нас к эпохе величественных театральных постановок, длившихся по двенадцать часов кряду. Женские сборы — это внезапное понимание того, что извлеченные из шкафа платья вышли из моды, и слезы горя; поиск позарез необходимого колечка и слезы радости, когда через три часа оно отыскивается на самом видном месте; троекратное обещание никуда не ехать и столь же резкая смена планов… И не важно, насколько длительным предстоит путешествие: два дня или полгода; сколько горничных помогают в сборах… Хотя, пожалуй, нет: когда приказов ожидают шесть горничных, процесс женских сборов затягивается, две помощницы гораздо лучше, однако Этель Кажани не привыкла себя ограничивать, привлекла к работе всех, кто не успел спрятаться, и на два часа парализовала работу «Гранд-отеля Унигарт», устроив причудливую смесь муравейника и птичьего базара. Горничные кудахтали, личные помощницы верещали, мчались куда-то сосредоточенные посыльные и хватался за сердце управляющий. Невозможный гомон окутывал «царские» апартаменты «Гранд-отеля», но весь этот бедлам прошел мимо живущего этажом выше Помпилио. Дер Даген Тур принял участие в заключительной части постановки: явление Этель в пентхаус.
— Дорогой?!
Мучения не прошли даром: собравшаяся красавица поражала элегантным дорожным костюмом — шелк, перья, вышивка, глубокие вырезы на груди и бедрах, новомодные солнечные очки-«бабочки» и шляпка в стиле «колониальный гламур».
Певица перенервничала — она только-только закончила тяжелейшие сборы, — а потому позволила себе чуть больше эмоций, чем следовало.
