— Все идеи — дерьмо, кроме одной: мы все умрем.
— Но…
— Ты ничего не понял, Шо! — Огнедел вдавил так и не зажженную сигарету в пепельницу. — Наша цель — обрушить власть. Но для этого мы должны обрушить мир. А обрушить мир возможно лишь тогда, когда он теряет равновесие, а значит, каждая наша акция должна нести удар не власти, а миру!
* * *
«— Синяя краска для волос перестала пользоваться спросом, — авторитетно заявил Зверге, машинально поигрывая зажатой в руке вилкой. Это была старая привычка, только раньше, в университете, Зверге размахивал карандашом. — Никто больше не хочет походить на спорки с Куги, мода закончилась.
— И как ты выкручиваешься? — спросил я.
Из вежливости спросил, только из-за нее. Рассуждения о бизнесе старины Зверге, который настолько углубился в парфюмерно-косметическую алхимию, что даже открыл в Шекберге соответствующий салон, наскучили мне еще час назад, но останавливать старого друга я не стал. Зверге же не понимал моего состояния и продолжал раскрывать секреты правильного впаривания богатым дамочкам кремов от ожирения и эксклюзивных красок для волос.
— Сейчас новый тренд — все оттенки красного, — самодовольно сообщил толстяк, который некогда списывал у меня контрольные по элементарному смешиванию. — Я предлагаю самую широкую палитру: от бледно-розового до бордового, так что от клиенток отбоя нет.
Да уж, достойное занятие для выпускника Гинденбергского университета Герметикона. Хотя… Кто я такой, чтобы обвинять старину Зверге? Можно подумать, я занимаюсь академической наукой!
— Парфюмеры слишком зависят от веяний моды, — хмыкнул Юдаро. — Мой бизнес устойчивее.
Старина Юдаро — с ним мы три года делили комнату — занимался окраской тканей и хвастался, что придумал удивительные оттенки, позволяющие солдатам сливаться с местностью.
— Твой бизнес устойчив, пока ты даешь взятки военным, — хохотнул Зверге.
— Не только им, — уточнил Юдаро.
— Это безнравственно.
— А ты спишь с половиной своих клиенток, — парировал Юдаро. — Поэтому они и ходят в твой салон.
— Кто виноват, что я нравлюсь женщинам? — Зверге подмигнул мне: — Ты, надеюсь, избавился от своей знаменитой стеснительности?
Наверное, это и называется искушением: мы сидели в „Эсмеральде и Ромео“, одном из лучших ресторанов Шекберга, ели фаршированную въельду — четверть цехина порция, и запивали ее белым суранским — полцехина бутылка. Такие траты на „просто поужинать“ не в моем стиле, но счет оплачивали богатые друзья, наперебой старающиеся заманить меня к себе. Не из-за того, что я великий алхимик — я не такой, а потому, что два этих самодовольных стервеца любили меня и искренне желали мне добра.
Я тоже их любил. Но я уже не был тем Андреасом Мерсой, которого они знали по университету. Я даже просто Андреасом перестал быть, заделавшись Андреасом Оливером…
— Ты правильно сделал, что смылся с Заграты.
— Но Астрологический флот — не вариант для такого таланта, как ты.
— Служба слишком опасна.
— Цеппели пропадают… ты сам только что рассказывал об этом адигене…
— О мессере Помпилио.
— Вот-вот! Революции, дикие звери, Пустота — зачем тебе все это? Погибнуть или стать инвалидом?
— Оставайся на Каате, старина, а мы поможем тебе устроиться.
Я слушал их, смотрел на них, кивал им, а сам удивлялся: они были такими заводными в Университете, такими веселыми, яркими, я на их фоне выглядел безликим серым типом… если бы меня кто-нибудь сумел разглядеть. Они грезили подвигами, приключениями, великими открытиями на худой конец, а сами удовлетворились сытой мещанской жизнью. Я должен был оказаться на их месте, я — тихий, незаметный и робкий Энди Мерса. Я должен был выкопать себе теплую норку на какой-нибудь тихой планете и честно зарабатывать на жизнь своей честной профессией. Собственно, еще несколько дней назад так и было. А теперь…
А теперь получилось так, как получилось.
Я смотрел на них и вспоминал потного Бедокура, мечущегося по задымленному кузелю; Бабарского у пулемета, орущего от невозможности достать хитро заходящие на „Амуш“ аэропланы; перепачканного кровью и блевотой Галилея, в беспамятстве вывалившегося из астринга, Галилея, который едва не сдох, спасая наши шкуры.
Впрочем, мы все тогда чуть не сдохли, спасая друг друга…
— Ты станешь богачом, старина, — щедро пообещал Зверге.
Я улыбнулся.
А потом, после десерта и сладкого вина, сказал ребятам, что их предложения вскружили мне голову, попрощался, вернулся на цеппель и пошел к Дорофееву. А на следующий день принял присягу».
Из дневника Андреаса О. Мерсы, alh. d.
— Я читал все твои статьи. — Павел сразу взял быка за рога. — Слежу за тобой с тех пор, как ты работал с Озборном.
— Э-э… Неужели? — Услышать похвалу всегда приятно, из уст самого Гатова — все равно что получить «почетного доктора» во всех университетах Герметикона одновременно, а потому сказать, что Мерса обрадовался, — то же самое, что промолчать. Алхимик буквально воспарил от восторга.
— «Заметки о преобразовании тяжелых веществ» меня восхитили, — продолжил магистр. — Каронимо?
— Не врет, — подтвердил Бааламестре. — Мы спорили о твоей работе два дня.
— Но это заметки! — рявкнул магистр. — Где продолжение? Где развитие идей? Ты хоть представляешь, куда мог забраться?
— Э-э…
— Ты обязан продолжить, потому что, несмотря на достоинства, статья сырая…
— Сырая? Не может быть! Но если доброму синьору не нравится, мы можем заменить блюдо!
Гатов повернулся и несколько секунд недоуменно таращился на бесшумно подошедшего официанта.
— Что?
— Вы сказали, что рыба сырая, — профессионально улыбнулся тот.
— Парень, мы тебя позовем, — отмахнулся Каронимо и бросил чересчур трудолюбивому служащему серебряную монетку. — А пока иди туда и не мешай.
— Слушаюсь.
Послеобеденное время для ресторанов сонное. «Рыбацкий пирог» начнет заполняться позже, к вечеру, пока же Гатов, Бааламестре, Мерса и четыре телохранителя, что обосновались в двух столиках к выходу, были единственными посетителями огромного зала, и скучающие официанты молниеносно исполняли пожелания гостей. И даже слегка перегибали палку.
— Так вот, — пробормотал магистр, с трудом возвращаясь к теме, — статья сырая, но потенциал виден. Когда продолжишь?
— Я работал над «Заметками» полтора года.
— А я думал, что последние время ты был слишком занят, — хмыкнул Каронимо. — Вы ведь не сидели на месте.
