Но сейчас следовало достойно принять выдающегося узника.
— Пожалуй, я останусь здесь, пока будут готовить апартаменты, — решил Помпилио. На книжный шкаф он старался не смотреть.
— Поверьте, я распорядился, подготовить самую чистую кам… э-э… Комнату.
— Одну?
— Конечно… Ой…
Дер Даген Тур и Валентин так посмотрели на покрасневшего Акуторо, что директор мгновенно осознал вопиющую нелепость своего заявления.
— Сколько же вам надо?
— Не знаю, — пожал плечами адиген. — Мои люди обо всем позаботятся.
— Ваши люди?
— Они принимают меры.
— Какие меры? — растерялся директор тюрьмы.
В воображении несчастного возникли шеренги бамбальеро, жаждущие вырвать бамбадао из кардонийских застенков. А следом — десант лингийских егерей, зависший над тюрьмой доминатор, залпы стодвадцатимиллиметровых орудий, разрушения, смерть, хаос и Помпилио Чезаре Фаха дер Даген Тур, возвышающийся над грудой обломков в белом с позолотой инвалидном кресле.
Переживания настолько отчетливо отразились на физиономии синьора Акуторо, что Помпилио, к собственному удивлению, припомнил значение слова «человеколюбие»:
— Я не собираюсь ссориться с местным правительством, — успокоил адиген директора.
Свою позицию дер Даген Тур определил яснее ясного, синьор Акуторо успокоился, но уже через секунду вновь заволновался:
— Прошу простить мою настойчивость, мессер, как вы понимаете, я не хочу ошибиться… Вам доводилось…
А вот на большее директора не хватило. Как закончить фразу, он не знал и замер, пытаясь отыскать подсказку в глазах Валентина.
— Бывал ли я когда-нибудь в заключении? — благодушно помог собеседнику адиген, все еще пребывающий в человеколюбивом настроении.
— Да, — с облегчением выдохнул синьор Акуторо.
— Конечно, бывал, — не стал скрывать Помпилио, откидываясь на спинку кресла и подпирая подбородок рукой. — На Верзи. — Адиген сентиментально улыбнулся. — Мне тогда было шестнадцать, я путешествовал, знакомился с Ожерельем, а когда оказался в Жерне, неожиданно выяснилось, что дядюшка Уильям, дар Яведо, крупно поссорился с моим отцом и, пребывая в гневе, распорядился заточить меня в крепость. Ты слышал о крепости Дабарут?
— Нет, — покачал головой Акуторо, отчаянно пытаясь запомнить каждое слово адигена.
— Дабарут — главная верзийская тюрьма, предназначенная для самых опасных преступников. Это огромное мрачное строение расположено на северной окраине сферопорта и наводит страх одним своим видом. Казематы, катакомбы подвалов, крысы и обглоданные ими скелеты… — Помпилио картинно поежился. — Мне выделили камеру на третьем этаже главной башни, и я немедленно принялся за подкоп. Теодор?
— Вы повели себя необычайно мужественно, мессер.
— Пребывание в Дабаруте закалило мой характер. Я в полной мере осознал ценность свободы. — Лицо синьора Акуторо вытянулось. — Не волнуйся, тогда я был молод, горяч и еще не стал инвалидом. Я томился в застенках два часа.
— Два часа и шестнадцать минут, мессер, — уточнил Валентин. — Я запомнил на случай, если вы соберетесь заняться мемуарами.
— Это были самые романтические часы моей жизни. — Помпилио зевнул. — А потом приехал кузен Дерек, сын дара Уильяма, и мы отправились обедать. Кузен был крайне раздосадован тем, что дядюшка Уильям отправил меня за решетку, не посоветовавшись с ним, и предложил устроить настоящий побег. Мы отобедали и небольшой компанией — человек семьдесят, не больше, — отправились в охотничий замок. Целую неделю я чувствовал себя беглым каторжником, а Дерек поддерживал меня, как мог: устраивал балы и различные увеселения, пытаясь разогнать мою тоску… А потом дядюшка Уильям помирился с отцом, и мои злоключения закончились.
— Понимаю, — протянул синьор Акуторо.
Он чувствовал, что должен обязательно сделать что-то, но переживания не позволяли ему мыслить ясно. О чем забыл? Что упустил? Синьор Акуторо даже вспотел немножко, слушая рассказ адигена, и лишь упоминание «балов и увеселений» заставило директора сообразить, что он до сих пор не продемонстрировал гостеприимство.
Синьор Акуторо облизнул губы и поинтересовался:
— Может, э-э… вина?
— А какое у тебя есть?
— Местное.
— Это невозможно… — вздохнул Помпилио. — Теодор!
— Вино доставят чуть позже. Пока могу предложить коньяк.
Валентин извлек из кармана флягу.
— Хорошо, пусть коньяк. А когда будет вино?
Через открытое окно послышалось тарахтение автомобильных двигателей. Слуга выглянул во двор и громко сообщил:
— Доставлено, мессер.
Директор вновь побледнел.
— Что это?
— Ты его не предупредил? — удивился Бабарский, поправляя перекинутую через плечо сумку.
— Времени не хватило, — отрезал Валентин.
— Чем же ты занимался?
— Пребывал в застенках.
— И как тебе?
— Не понравилось.
— А как мессер?
— Держится.
— У меня в таких местах всегда развивается клаустрофобия…
— ЧТО ЭТО? — возмущенно повторил синьор Акуторо. Очень громко повторил, надо отметить, и нервно ткнул пальцем в сторону причины неудовольствия, каковой являлись два грузовика, доверху набитые ящиками, тюками и свертками различного калибра. Около грузовиков неуверенно улыбались шестеро грузчиков, демонстрируя жгучее желание как можно быстрее приступить к работе и смыться из неприятного местечка.
— Я хочу знать, что находится в грузовиках?!
— Кое-какие личные вещи, совершенно необходимые мессеру, — хладнокровно объяснил Бабарский. И вновь повернулся к Валентину: — Куда носить?
— Я еще не распределил помещения, — сообщил Теодор. — Ты поторопился.
— Извини, не знал, что следует подождать до утра.
— Какие еще личные вещи?! — взвился синьор Акуторо. — Два грузовика одежды?!
— Там еще мебель, ковры и предметы интерьера, — объяснил ИХ, недовольный тем, что его в очередной раз прервали. — Ужин доставят к восьми вечера.
— Ужин? Вы понимаете, что говорите?
Директор тюрьмы отчего-то решил обращаться к Бабарскому и Теодору, как к подчиненным. Но добился лишь того, что его демонстративно проигнорировали.
— Покажи, что тут есть, — предложил суперкарго.
— Пойдем, — согласился Валентин, и они с Бабарским зашагали к подъезду.
— Эй! — пару мгновений синьор Акуторо изумленно таращился на спины нахальных гостей, а затем припустил следом. — Вы слышите меня?
