Пролог
Гениальная свинья
В мраморном кабинете с красными стенами у палисандрового
письменного стола сидели три человека.
Двое молчали, один говорил – сначала медленно, будто через
силу, то и дело устало потирая пальцами набрякшие веки, потом все громче,
энергичней. Наконец вскочил, принялся расхаживать вдоль стола, стремительно
разворачиваясь на каблуках и помогая себе жестами нервных рук. Голубые глаза
наполнились сиянием, голос звенел и вибрировал, щека дергалась в гневном тике,
но рот оставался безмятежным и таил в углах тень мечтательной улыбки.
Слушатели (один из них был в черной адмиральской форме,
другой в серой генеральской) отлично знали, что чередование вялости и напора,
шепота и крика, языка цифр и вдохновенного камлания не более чем прием
профессионального оратора, и всё же поневоле ощущали на себе магию этой
странной, известной всему миру полуулыбки.
Говорил диктатор могущественнейшего государства Европы,
самый обожаемый и самый ненавидимый человек на Земле.
Слушали начальник военной разведки и его заместитель,
вызванные в Рейхсканцелярию на секретное совещание, от исхода которого зависела
жизнь и смерть десятков миллионов людей.
Но человек с неистовыми глазами и улыбчивым ртом говорил не
о смерти, а о счастье.
– …Счастье германского народа, его будущее поставлены на
карту. Еще две недели назад казалось, что положение наше незыблемо, а
перспективы грандиозны. Но югославская авантюра наших врагов заставила меня
приостановить подготовку «Барбароссы». Пришлось спешно тушить пожар, возникший
в тылу. Маловеры зашептались, что время упущено, что осуществление плана
придется отложить на следующую весну. И что же? – Пальцы стремительно
ухватились за кончик острого носа, с силой дернули за маленький колючий ус. – Я
преподнес миру очередной урок, я раздавил югославскую армию за одну неделю!
Военная операция началась 6 апреля, а сегодня, 12-го, ее можно считать триумфально
завершенной. – Короткая пауза, подбородок мрачно опустился, на лоб упала
длинная косая прядь, голос сник. – …Но переброска тридцати дивизий с востока на
запад, а потом с запада на восток заставляет терять драгоценное время. Нанести
удар 15 мая, как предусматривалось планом, не удастся. Генеральный штаб
докладывает, что теперь нам никак не начать раньше второй, а то и третьей
декады июня. Главный вопрос – сумеем ли мы в такие жесткие сроки, до начала
зимы, выполнить поставленные задачи: уничтожить основные силы Красной Армии и
выйти на линию Архангельск – Волга. Мы рассчитывали на пять месяцев, а остается
только четыре. Мне говорят, что именно этого украденного месяца нам не хватит
для окончательной победы. Быть может, лучше в самом деле дождаться следующего
года?
Подрагивающая рука сделала неуверенный жест, потерла висок.
Плечи согнулись, словно под бременем тяжкой ответственности, глаза скорбно
закрылись.
Теперь пауза получилась долгой – пожалуй, на полминуты.
Начальник разведки, человек еще не старый, но совершенно
седой, осторожно покосился на своего помощника. Тот слегка поморщился, что
означало: решение всё равно уже принято, к чему эти театральные эффекты?
Рейхсканцлер вскинул голову – в широко раскрытых глазах
светилась непреклонная воля.
– Господа умники не понимают простой вещи! – Рубящее
движение сжатого кулака. – Лавина, обрушившаяся с вершины, не может
остановиться. Всякий, кто попытается встать на ее пути, погибнет. Движение –
победа, любая остановка – крах. Да, в общей сложности мы потратим на Югославию
целый месяц. Теперь «Барбаросса» становится еще более рискованным предприятием.
Но я знаю, чем мы компенсируем потерю времени. До сих пор мы делали ставку на
военный перевес: человеческий, технический, стратегический. Подготовка
большевиков к обороне нас не пугала. Наоборот, мы хотели, чтобы они
сосредоточили на границе как можно больше сил – тогда мы уничтожили бы Красную
Армию первым же натиском. Но теперь схватка с хорошо подготовившимся противником
слишком рискованна: мы не можем увязнуть в приграничных боях, а потом вести
долгое преследование потрепанного, но не сломленного врага. Удар должен быть не
только сокрушительным, но и, – многозначительная пауза, – неожиданным.
Адмирал и его заместитель, не сговариваясь, слегка подались
вперед. Лица остались непроницаемыми, но рука генерала непроизвольно коснулась
правого уха – после давней контузии оно не очень хорошо слышало.
Остановившись, диктатор смотрел на них сверху вниз.
– Да-да, господа, вы не ослышались. Удар должен застать
врага врасплох. В сложившейся ситуации фактор внезапности обретает
первоочередное, даже решающее значение.
Кашлянув, начальник разведки тихо сказал:
– Но это совершенно исключено, мой фюрер. Мы ведем
подготовку к восточной кампании уже несколько месяцев. На границы России, от
Балтики до Черного моря, выдвигается пять с половиной миллионов солдат, тысячи
самолетов и танков. В истории еще не бывало войсковых перемещений такого
масштаба. Мы не ставили себе задачу скрыть наши приготовления от НКВД. В любом
случае это было бы нереально. Какая же тут может быть внезапность?
– Не знаю! – Лицо рейхсканцлера было каменным, скрещенные на
груди руки больше не дрожали – На этот вопрос мне ответите вы. И не позднее чем
через 24 часа. Абвер для того и создан, чтобы решать невозможные задачи!
– А если задача окажется не имеющей решения?
Чем громче и жестче говорил фюрер, тем мягче и приглушенней
звучал голос адмирала.
– Тогда я откажусь от «Барбароссы»… – По лицу диктатора
пробежала судорога. – Я не поставлю судьбу Рейха на слишком слабую карту.
Фюрер порывисто наклонился, положил адмиралу руку на витой
погон.
– Но вы решите мне эту задачу, я вас знаю. Точную дату удара
я назначу лишь после того, как вы гарантируете мне внезапность. На боевое
развертывание войскам понадобится десять суток. Значит, число «Зет» – это день
вашего рапорта плюс десять дней… Всё, господа. Идите, думайте.
Руководители разведки медленно поднялись. Окинув взглядом их
помрачневшие лица, рейхсканцлер пожал плечами, снисходительно обронил:
– Я дам вам ключ. Цельте в Азиата, прочее несущественно. И
вот еще что. Без прусского чистоплюйства. Я санкционирую любые меры, любые.
Лишь бы был результат. Итак, через 24 часа вы дадите мне решение. Или его будут
искать другие.
И великий диктатор склонился над бумагами, давая понять, что
совещание окончено.
