– Что ж вы дочь в санитарках держите? – не выдержал Егор. –
Учиться не отдаете? В институт или хоть в медучилище. Такая девушка, а на
грязной работе, горшки за лежачими выносит.
– Ничего грязного в этой работе нет. Во время мировой войны
великие княжны, и те не брезговали, – строго посмотрел на него Викентий
Кириллович. – И напрасно вы думаете, что Надежда не учится. Еще как учится, у
самых лучших специалистов. В ваших институтах ей делать нечего. Там не
профессии учат, а марксизму-ленинизму. Я Надюшу и в школу-то не пустил, дал
домашнее образование. Слава богу, справки об освобождении от занятий мог сам
выписывать.
Теперь сделалось понятно, почему Надя не такая, как все. Без
школы росла, без коллектива, под гнетом родителя, махрового старорежимного
контрика. Жалко Егору ее стало – не передать словами.
Заговорили про какого-то Моргулиса или Маргулиса, который
обещает стать новым Фаерманом (кто такой Фаерман, Егор не понял, а Моргулис
этот, судя по всему, работал вместе с Надей), но Дорину уже пора было бежать.
Время к девяти, а в пол двенадцатого полуфинал. Пока доедешь, да надо
переодеться, размяться. И так Васильков орать будет, что в общежитии не
ночевал, режим нарушил.
Надя вышла проводить, прижалась к груди. Тогда и
договорились про филармонию и прочее.
На прощанье она опустила глаза и тихонько так спросила:
– Ты правда придешь? Честное слово?
– Слово, – твердо ответил Егор.
Она дотронулась кончиками пальцев до его щеки, повернулась,
убежала в дом.
Вот какая феноменальная девушка встретилась вчера Дорину.
Как к ней не придти, как обмануть?
То-то Егор, глядя на бритого, и сглатывал, то-то и молчал.
Глава 3
По системе Станиславского
Правая бровь командира – густая, золотистая – удивленно
приподнялась, и одного этого движения было достаточно, чтобы Дорин вспомнил о
примате общественных ценностей над индивидуальными.
– Я чего сомневаюсь: как я без формы-то? – моментально
сориентировался Егор. – Непорядок получится. А форма в общаге. Мне только на
Стромынку смотаться, и прибуду, куда скажете. Сорок минут туда, десять там.
Сам еще надеялся: если попросить у Василькова «эмку», успеет
и Надю предупредить, и переодеться.
Но не вышло.
Золотистая бровь встала на место. На секунду в улыбке
обнажились зубы – не хуже егоровых, тоже белые, ровные.
– А-а. Я уж думал, ошибся в тебе. Со мной это редко бывает.
Не надо форму. Для операции она тебе не понадобится. Экипируем в лучшем виде.
Протянул узкую, крепкую ладонь, пожал Егору руку, не снимая
перчатки. Нет, все-таки не протез.
– Ну, раз согласен, давай знакомиться. Звание мое – старший
майор госбезопасности. Должность, как уже сказано, начальник спецгруппы.
Имя-отчество мое тебе не понадобится, на день ангела друг к другу ходить мы не
будем. А фамилия у меня необыкновенная – Октябрьский. Когда-то давно была
другая, обыкновенная, но в двадцатом году, по приказу Реввоенсовета республики,
награжден почетной революционной фамилией. Времена тогда, Дорин, были
интересные. Награждали не медалями и не путевками в санаторий, а чем придется:
кого золотой шашкой, кого маузером, кого красными галифе, а меня вот фамилией.
Самая лучшая награда за всю мою службу.
Тут старший майор как бы ненароком сунул руку в карман брюк,
и кожаное пальто раскрылось. На шерстяном френче, кроме уже усмотренного Егором
«Почетного чекиста», сверкали еще два Ордена Красного Знамени и Красная Звезда.
Ого!
Хотя тон у товарища Октябрьского стал легким, полушутливым,
но видно было, что он к младшему лейтенанту все еще приглядывается. Это пускай.
Теперь, когда с колебаниями было покончено, Дорин смотрел новому начальству в
глаза весело, без боязни.
– Жучков, машину! – крикнул старший майор в сторону двери. –
А ты, Дорин, давай, надевай свою бекешу. Ехать надо, времени в обрез. – Он
коротко вздохнул. – Безобразие, конечно, что я вот так, с бухты-барахты,
непроверенного человека на важную операцию беру. С кадрами у нас плохо.
Башковитых и спортивных парней в управлении пруд пруди, но с натуральным
немецким беда. Расшугали всех, после Пакта о ненападении. Тебя вон в ШОН взяли,
чтоб готовился к борьбе с немецким фашизмом, а потом не понадобился. Так?
Дорин кивнул, перекинул через плечо спортивную сумку.
Жизнь у младшего лейтенанта сложилась не так, как мечталось
когда-то. Начиналось всё правильно, прямо по щучьему веленью: хотел быть
летчиком – стал. В учебной эскадрилье по стрельбе шел первым, по технике
пилотирования вторым, по матчасти третьим. Заявление в Испанию подал весь
истребительный полк, а отобрали только Егора и Петьку Божко, который по
стрельбе был вторым, а по пилотированию и матчасти первым. Только Петька-то в
Испанию попал, а вот Егора из Первого отдела прямиком в ШОН отправили. Как
показала жизнь – не шпионов ловить, а спортивную честь Органов отстаивать.
Машина ждала у служебного выхода, шоколадный ГАЗ-73,
красота. Октябрьский сел за руль, Дорина усадил назад, а Жучков, которого Егор
толком и не разглядел, поместился в зеленую «эмку» и поехал сзади. Солидно
ездил старший майор, с сопровождением.
Автомобиль он вел ловко, плавно, как профессиональный
гонщик. Руки лежали на руле, будто отдыхали, и правая по-прежнему была в
перчатке. Егор все время видел в зеркальце заднего вида глаза старшего майора.
Вот, оказывается, зачем Октябрьский его назад определил – чтобы удобней было за
лицом наблюдать.
– Вернулся я, Дорин, в управление после трехлетнего
отсутствия. Стал группу комплектовать – хоть караул кричи. Раньше было полно
отличных, боевых ребят из немецких антифашистов. А теперь никого, ни одного
человека. Всех вычистили, дураки-перестраховщики.
Трехлетнее отсутствие?
Егор пригляделся к старшему майору по-особенному. Из
репрессированных, что ли? То-то он не похож на нынешних начальников. Те всё
больше жидковатые, рыхлые, и взгляд осторожный, а этот бронзовый, налитой,
веселый. Будто из прежнего времени.
Октябрьский невысказанную мысль словно подслушал.
