– Я гляжу, Мотя, ты в своем Лондоне не больно-то
джентльменских манер набрался. Хлюпаешь, как насос. Не зря тебя товарищ
Менжинский «беспризорником» дразнил, – шутливо заметил Лежава, не желая
показать, что расстроен исходом совещания.
– Это я на родине расслабляюсь, – в том же тоне откликнулся
старший лейтенант. – На приеме в Бэкингемском дворце я сама изысканность.
– Вы бываете в Бэкингемском дворце? – заинтересовался
Епанчин. – И что, видели короля?
– Я много чего видел, – неопределенно ответил Коган. – И
много где бывал.
Снова помолчали.
– Товарищи, ну что мы волками друг на друга смотрим, – не
выдержал «Американец». – Делить нам нечего, одной Родине служим. Вот и Нарком
сказал, чтоб мы больше контактировали, обменивались информацией. После сочтемся,
кто больше сделал для победы.
Прекраснодушный коминтерновец стал расспрашивать Когана про
жизнь в Англии. Рыжий охотно рассказывал про бомбежки, про новинки британской
военной техники, но от разговора по существу уходил. Так же вел себя и Лежава. Когда
Епанчин спросил его, есть ли в Японии сторонники мира – среди творческой
интеллигенции или, скажем, духовенства, майор отделался похабным анекдотом про
буддийского монаха и гейшу.
Октябрьский же вообще помалкивал. Во-первых, знал, что
ничего полезного от коллег-соперников не услышит. А во-вторых, был уверен, что
в кабинете установлена прослушка – потому Нарком и оставил их здесь, не
отправил «налаживать контакт» куда-нибудь в другое место.
Именно Октябрьский и предложил расходиться – дел невпроворот.
«Японец» и «Англичанин» с большой охотой поднялись, один «Американец» выглядел
растерянным. Ничего, подумал старший майор, покрутится у нас месяц-другой,
разберется, что к чему. Парень вроде неглупый.
Уже в коридоре Октябрьского взял за локоть Лежава.
Побагровев и очень стараясь не отводить взгляда, заговорил:
– Слушай, я рад, что ты вернулся. Честное слово. Всё хотел
заглянуть, объясниться… Ты это, ты прости меня: я ведь искренне думал, что ты
враг… Данные такие были, ну я и поверил. Сам помнишь, что тут у нас тогда
творилось. Тебе, наверно, показывали мой рапорт?
– Не рапорт, а донос, – спокойно ответил старший майор, не
делая ни малейшей попытки облегчить Лежаве задачу.
У того дернулась щека.
– Да ладно тебе… Признаю, ошибался. Переусердствовал.
Виноват я перед тобой. Прости меня, а? Не ради старой дружбы, а для пользы
дела. Правильно ведь Епанчин сказал: одной Родине служим.
– Правильно. – согласился Октябрьский. Лежава обрадовался:
– Вот видишь! Давай пять. – И протянул ладонь, но неуверенно
– боялся, что рукопожатия не будет.
Однако старший майор как ни в чем не бывало снял перчатку,
крепко стиснул «Японцу» пальцы и убирать руку не спешил.
Лицо грузина осветилось улыбкой.
– Вот это по-нашему, по-большевистски! Значит, простил?
Тогда, по-прежнему не прерывая рукопожатия, Октябрьский
повернул кисть пальцами кверху – вместо ногтей там были сморщенные багровые
пятна. Увидев их, Лежава побледнел.
– Нет, – ответил старший майор и отвернулся, натягивая
перчатку.
Он торопился – нужно было проведать квартиру на Кузнецком
Мосту, где работала группа лейтенанта Григоряна.
Глава 6
Светлый путь
Доринский сожитель, вымотанный бессонной ночью, уснул не
раздеваясь. А Егору хоть бы что. Облился до пояса холодной водой, помахал
гантелями, и снова как огурчик. Засиделся в четырех стенах, измаялся – не то
чтоб от безделья (дел-то как раз было по горло), а от монотонности и главное от
ожидания. Безвылазно торчал в коммуналке шестой день, а звонка от Вассера всё
не было. Может, и вовсе не выйдет на контакт?
Натянув майку, Егор вышел на кухню, где соседка слева, в
стоптанных тапках, в застиранном халате невнятного цвета, варила щи.
– И хде ты, Зинаида, тильки таку похану капусту берешь? –
лениво сказал Дорин, говоря на украинский манер. – Хоть противохаз надевай.
– Пошел ты, Степка,… У тебя и так рожа как противогаз, –
огрызнулась соседка, всегда готовая к отпору. – Барин нашелся – шти ему
нехороши. А мой Юшка любит. Надо больному дитятке горяченького похлебать?
Егор хмыкнул – Зинкиному сыну, идиоту Юшке, было под
тридцать. Ничего себе «дитятко», еле в дверь пролазит.
– Некультурная ты баба. Зинаида Васильевна. На общественной
кухне матом ругаешься, живешь в антисанитарных условиях. Как только тебя в
Моспищеторге держат, доверяют мороженым торговать?
Этого Зинаида ему тем более спустить не могла. Хряпнула
крышкой об кастрюлю, подбоченилась и заорала таким базарным голосом, что из
комнаты справа выполз Демидыч, даром что глухонемой. Тоже пожелал принять
участие в конфликте. Замычал, показал Зинке кулак– проявил мужскую
солидарность.
Не утерпел и малахольный Юшка. Выехал на кухню в своей
каталке – огромный, с пухлой детской физиономией, на которой дико смотрелась
небритая щетина. Заволновался, захныкал, принялся дергать мамку за подол:
успокойся, мол. Щека у Юшки была подвязана грязной тряпкой – у идиота который
день болели зубы.
Обитатели коммуналки так увлеченно собачились, что
прошляпили момент, когда открылась входная дверь. Среагировали лишь на скрип
линолеума в коридоре.
Оборвав на полуслове трехэтажную матерную конструкцию,
Зинаида крутанулась на пятке, полусогнула колени и выхватила из-под фартука
револьвер.
Демидыч в долю секунду оказался слева от двери. Юшка,
опрокинув свою каталку, справа. У обоих в руках тоже было оружие. Один Егор
чуть замешкался – сунул руку подмышку, а вынуть ТТ не успел.
Всё нормально, это был шеф – у него свой ключ.
– Ваньку валяете? – сказал Октябрьский. – Крику от вас на
весь двор.
Старший майор на явку заглядывал три, а то и четыре раза на
дню, благо от ГэЗэ сюда две минуты ходу. Был он в драповом пальто поверх формы,
на голове кепка.
«Глухонемой» Демидыч, как старший группы, доложил:
– Репетируем, товарищ начальник.
– Ну-ну. Где Карпенко?
