Сыном-идиотом, на потеху сослуживцам, назначили опытного
волкодава Васю Ляхова, тоже из контрразведки. Роль у идиота до поры до времени
была простая, но скучная: сидеть у окна с обмотанной щекой и пялиться во двор.
Стекло, без того грязное, запылили еще больше. Да никто из соседей по двору на
окна особо и не пялился – чего там интересного.
Главная же роль – так требовало дело – досталась Егору
Дорину, самому неопытному из всех.
Когда он обучался в Школе Особого Назначения, там проводился
эксперимент по подготовке разведчиков-универсалов, которые могли бы существовать
в одиночку, без связников и радистов. Считалось, что это сделает агента менее
уязвимым. Поэтому курсанта Дорина учили работать на передатчике, чинить рацию и
даже собирать ее из подручных материалов. Потом, после провала нескольких
ценных агентов, идею признали вредительской: лично выходя на сеансы радиосвязи,
нелегал рисковал гораздо больше, чем при контакте с радистом. Однако Егору
полученные в Школе знания пригодились.
Он в два счета научился обращаться с хитрой немецкой рацией,
которая оказалась не только компактной, но и удивительно удобной в обращении.
Ломать голову над кодами не пришлось – Карпенко сказал, что таковых не имеет и
должен работать вслепую. Шифровка и расшифровка в его обязанности не входят.
Оставалось научиться подделывать почерк Карпенки – была у Октябрьского идея
подготовить украинцу замену на случай продолжительной радиоигры.
Этим Егор в основном и занимался. Сидел и смотрел, как
Карпенко работает на ключе. Пробовал повторить. Сначала не получалось – не
успевал по скорости, все-таки уровень подготовки у Дорина был не тот, да и не
практиковался давно. Просиживал у неподключенного к антенне передатчика часами.
Пока пленный отдыхал, долбил ключом под магнитную запись. На третий день
упорных тренировок наметился прогресс, а на пятый день выходило уже довольно
похоже.
Когда не работали с рацией, Егор изучал биографию изменника
родины: детство, контакты и, особенно подробно, немецкий период жизни.
Был Степан Карпенко деревенский, родом из-под Чернигова.
Врал, что сын бедняка, но Егор был уверен – кулацкого рода-племени, иначе не
пошел бы против своей родины. Про детство в колхозе плел такое, что оторопь
брала.
Он вообще оказался брехун, причем самого подлого типа – из
тех, что брешут правдоподобно, с деталями. Несколько раз Егор хотел на него
прикрикнуть, чтоб перестал клеветать на советскую власть, но сдерживался. Важно
было знать не правду, а то, что Карпенко натрепал своим немецким хозяевам.
Якобы у них в деревне была голодуха, люди мерли, и Степанов
батька украл со склада мешок картошки. Был пойман, осужден. Ну как в такое
поверить? Чтоб за паршивый мешок картошки целую семью сослали в Сибирь, в
битком набитом вагоне для скота? И насчет голода, конечно, тоже вранье. Не
может в советском колхозе быть голод. У дедушки Михеля в деревне лучше, чем в
городе живут – уж Егору ли не знать?
Правда, колонисты и при царе хозяйствовали крепко. Потому
что непьющие и скопидомистые – типичные Deutsche Bauern [7]. И колхоз построили
зажиточный, со всего Союза приезжают передовой опыт перенимать. Так ведь и
хохлы пьют несильно, куркули они почище немцев, а земля у них, говорят, чистый
чернозем. С чего это им голодать?
Однако не спорил с гадом – молча слушал, записывал.
По Карпенкиной брехне, то есть легенде, выходило, что в
первый же день после высылки он, еще пацаненок, выпрыгнул из теплушки и сбежал
в лес, где прибился к каким-то «лесным» – то ли недобиткам с гражданской, то ли
к сбежавшему кулачью. Егор толком не разобрал От «лесных» попал на Волынь, к
националистам-ОУНовцам. У тех были закордонные связи, и Карпенко несколько раз
доставлял записки на ту сторону Парень он был расторопный, бойкий, послали его
учиться – сначала в Австрию, потом в Германию.
Спецподготовку Карпенко проходил в главном учебном центре
Абвера, в Квенцгуте, где таких как он, набирали в «Украинскую роту».
Вот про Квенцгут слушать было интересно. Судя по рассказу
радиста, подготовка там во многом была похожа на ШОНовскую. Те же предметы,
такие же занятия на полигонах, штурмовых полосах, учебных объектах, в тирах.
Только в Квенцгуте размах был пошире. На территории имелись шоссейные и
железные дороги, мосты в натуральную величину, даже макеты заводов и буровых
вышек – для диверсионной практики. Курсантов учили водить все виды транспорта:
и самолет, и планер, даже паровоз. Особенно впечатлило Егора, что в заливе
Квенцгутского озера устроен аквариум для аквалангистов.
Без дураков готовят в Абвере агентов, ничего не скажешь.
Егор заучивал наизусть имена и прозвища однокурсников и
преподавателей Карпенки, географические названия, даты. Поди знай, что может
пригодиться.
А еще подолгу просиживал перед зеркалом, тренировался в
украинском акценте («Та я шо? Я нишо. Я вам мамою клянуся. Того знати не
можу…») и привыкал к своему новому облику.
По словам Карпенки, Вассер своего радиста в лицо не знает,
но вдруг видел фотографию или имеет словесный портрет. Поэтому шеф приказал
Егора загримировать.
С шикарным пшеничным чубом пришлось распрощаться – радист
стригся коротко, почти налысо, оставляя всего пару миллиметров. Волосы и брови
Егору покрасили в черный цвет, а брови еще и наполовину повыщипывали. Не
оставили без внимания и особые приметы: соорудили розовый шрам у виска и слегка
оттопырили уши.
Наверно, чудная была картина – наблюдать со стороны за двумя
Карпенками, когда они сидели друг напротив друга, похожие, как родные братья:
оба лопоухие, со стрижкой ежиком, и разговаривают одинаково, только у одного
половина лица заклеена пластырем.
Вот ведь загадка психики. Если проживешь с кем-то очень тебе
неприятным, даже ненавистным, несколько дней бок о бок, в тесном общении, вдруг
начинаешь замечать, что он для тебя уже не лютый враг, а вроде как просто
человек. Даже жалко его становится.
Приказы Карпенко выполнял беспрекословно, отвечал на все
вопросы, саботажа не устраивал, но никакой инициативы не проявлял. Если Егор ни
о чем не спросит – сидит молча, опустив голову. Когда отдых – глядит в стенку.
И взгляд пустой, мертвый, хрен разберешь, о чем думает. И ест так же: дочиста,
но равнодушно, безо всякого аппетита. А кормили, гада, между прочим
первостатейно, не то что оперативников. Полагался радисту спецпаек: икра,
краковская колбаска, баночные сардины, шоколад.
