На пороге огромного зала Егор чуть не ослеп от сияния
накрахмаленных скатертей, чуть не оглох от грохота джаз-банда.
Официант повел их в самый дальний угол, но Октябрьский,
поглядев по сторонам, сказал:
– Ты свою тетю из деревни сюда сажай. А нас, братец,
пристрой вон за тот столик, где табличка «заказано». И давай, мечи жратву,
какая получше. Коньяку «Юбилейного», двести грамм. Больше нельзя, нам еще
работать.
Рука в перчатке небрежно сунула официанту в нагрудный карман
целую сотенную, и минуту спустя старший майор с младшим лейтенантом
обосновались в самом центре зала, а за соседним столиком (Егор так и ахнул)
сидела заслуженная артистка Любовь Серова, в сопровождении двух модников с
прилизанными проборами. Вблизи она показалась Дорину постарше, чем на экране,
но зато и здорово красивей. В кино всё черное, белое или серое, а тут было
видно, что глаза у Любови Серовой голубые, волосы отливают золотом, а губы ярко-алые.
И одета – лучше, чем капиталистки в заграничной картине «Сто мужчин и одна
девушка». Крепдешиновое платье с открытой шеей, жемчужные бусы, сережки
капельками. Загляденье!
– Что, хороша? – шепнул Октябрьский. – Чур – моя, не
встревать. Ты для нее еще зелен.
Егор только улыбнулся. Во-первых, Надя всё равно лучше, хоть
у нее нет таких кудряшек и бровок в ниточку. Ну а, во-вторых, при всем уважении
к шефу, надо ж реально смотреть на вещи. Это всесоюзно известная киноактриса,
ее красотой восхищаются миллионы. Был бы Октябрьский при орденах, в форме с
генеральскими лампасами – еще куда ни шло. А так обычный лысый гражданин.
Поймав скептический взгляд, брошенный Егором на его череп,
старший майор засмеялся:
– Что, прическа моя не нравится? Волосяной покров – это
атавизм. Бритая голова дышит свободней, а стало быть, шустрей соображает.
– Если атавизм, зачем вам усы? – съехидничал Дорин.
– Усы у самцов вроде брачного наряда. Знак, адресованный
женскому полу: мол, интересуюсь вами и приглашаю к интимной дружбе. Вот женюсь
когда-нибудь – сбрею к чертовой матери. Буду идеальным мужем.
Хоть шеф обращался к Егору, но смотрел исключительно на
Любовь Серову, и та уже пару раз задержала на нем взгляд: сначала просто так,
потом вроде как вопросительно.
Официант уставил стол закусками: такая-сякая икра, салаты,
рыба, ростбиф, маринованные огурчики, пирожки. Егор сунул за воротник салфетку,
потянулся за балыком – вдруг Октябрьский говорит:
– Вот что, Дорин. Ты человек военный, обучен есть быстро.
Пять минут тебе на разграбление стола. Что успеешь слопать – твое. А потом
эвакуируйся. Дуй назад, на Кузнецкий. Понятно?
Он поманил метрдотеля, передал купюру для оркестра – заказал
музыку.
– Вы чего, правда, что ли? – спросил Егор с набитым ртом. –
У нее же кавалеры.
– Эти хлюсты не в счет, – бросил шеф, поднимаясь и одергивая
пиджак.
Подошел к соседнему столу, по-старомодному учтиво спросил:
– Граждане молодого возраста, могу ли я пригласить вашу даму
на тур танго?
Егор страдальчески скривился – неохота было смотреть, как
шеф получит от ворот поворот.
Один из хлюстов выразительно обвел немолодого мужчину
взглядом, насмешливо бросил:
– Гражданин пожилого возраста, Любочка не расположена
танцевать.
Но актриса смотрела на Октябрьского с любопытством.
– А ты, Филя, за меня не распоряжайся, – вдруг сказала она.
– Отчего бы и не потанцевать?
Уплетая салат, Егор не сводил глаз с танцующей пары. Модники
тоже поглядывали – сначала с развязными улыбочками, потом физиономии у них
стали вытягиваться.
Старший майор так властно взял красавицу за талию, так
уверенно повел ее, что их тела будто слились в одно целое. Голая белая рука
словно бы сама собой скользнула по широкому плечу, обвилась вокруг крепкой шеи.
Каменная скула Октябрьского прижалась к разрумянившейся щеке
актрисы. При очередном развороте Егор увидел ее рот, с закушенной нижней губой,
и вдруг стало неловко, как если бы он подглядывал за чем-то, не предназначенным
для посторонних глаз.
Когда музыка доиграла, шеф и его партнерша еще несколько
секунд стояли неподвижно, не спеша расцепиться. Наконец, Октябрьский
отодвинулся, церемонно поцеловал красавице руку, сказал что-то – она кивнула.
Выражение лица у нее было мечтательное, полусонное.
Увидев, что шеф ведет спутницу не к хлюстам, а к
собственному столу, Егор опрокинул рюмку «Юбилейного», залпом выпил стакан
боржоми и освободил шефу оперативное пространство. Пятнадцать минут спустя уже
сидел на квартире, склонившись над передатчиком, стучал ключом. Вздыхал.
За все это время скомканный ужин в ресторане «Москва» был
единственной отлучкой с боевого поста. Днем и ночью Егор готовился к встрече с
Вассером, а тот, гадина, всё не звонил. Центральной точкой квартиры, смыслом
существования всех ее обитателей был черный телефон, висевший на стене в
коридоре. Иной раз, одурев от бесконечного писка морзянки, Дорин застывал в
дверях своей комнаты и подолгу смотрел на молчащий аппарат.
Так продолжалось день, два, три, четыре, пять. На шестой
день телефон очнулся.
Было это 26-го, в то самое утро, когда шеф отведал
Зинаидиных щей.
Как ушел, началась потеха: «мамаша» стала кормить «сынка» с
ложки. Егор и Демидыч-Григорян наблюдали – с развлечениями в скучной квартире
было так себе, а Васька Ляхов исполнял роль идиота со смаком.
– Открой рот, горе ты мое, – сказала лейтенант Валиулина,
пихая ему в рот ложку.
Юшка разинул огромную пасть.
– Теперь закрой.
Он закрыл.
– Глотай, сволочь!
Послушно проглотив, лейтенант Ляхов скорчил жалобную рожу и
пожаловался:
– Ки-исло.
Немедленно получил ложкой по лбу.
– Да что я вам, стряпухой нанялась?! – вышла из роли
Валиулина. – Не нравится – сами кухарничайте! Одному не так, другой кобенится!
Я, к вашему сведению, кулинарных курсов не заканчивала, я специалист по
внедрению!
Тут-то и зазвонил телефон – резко, пронзительно.
– Опаньки. – Васька мягко, по-кошачьи приподнялся с каталки.
