– Не болел? Слава Богу, а то я представляла всякие ужасы.
Машина сбила, и ты без сознания. Или воспаление легких, крупозное. В Московской
области есть случаи брюшного тифа. А работа – это ничего, это нормально.
Конечно, ты не мог сообщить, я знаю. Если бы хоть чуть-чуть мог, обязательно
сообщил бы. Ты же понимал, как я волнуюсь.
Здесь с младшим лейтенантом Дориным приключилось стыдное: на
глазах выступили слезы. Другой такой девушки во всем СССР (и тем более в
остальных странах) не было и быть не могло, это железно.
На подобное доверие можно было ответить лишь равнозначным
доверием. Он приосанился. Уже и рот открыл, чтобы сказать: «Я, Надюха,
сотрудник Органов и выполняю крайне ответственное задание партии и
правительства», но вспомнил про Викентия Кирилловича. Насчет Нади-то можно было
не сомневаться. Кто умеет так любить и так верить, тот человек надежный. Но с
кем встречается и перемывает косточки советской власти ее отец, неизвестно.
Опять же, если доктору доверено оберегать зрение ближайших соратников Вождя,
наверняка за ним коллеги из 5-го управления приглядывают. Как бы в донесение не
попасть.
А Надежда его колебания истолковала по-своему.
Улыбнулась счастливой улыбкой, прошептала:
– Что засмущался? Я тоже знаешь как по тебе истосковалась.
Пойдем.
Увела его наверх, в мезонин, и там, под скошенным потолком,
он забыл обо всем на свете, а когда снова вспомнил, оказалось, что время уже к
вечеру: солнце успело скакнуть к самым верхушкам деревьев и по двору
прочертились длинные тени.
– Я ужасно голодная. Пойдем чай пить, – объявила Надежда.
Оделись, спустились вниз, где сидел с вечерней газетой
Викентий Кириллович. Лицо у него было печальное.
Надя обняла его, поцеловала.
– Папа, я так счастлива.
– Вижу, – всё так же грустно сказал он, не поднимая глаз.
Егор на него тоже не смотрел, неудобно было.
Одна Надежда, кажется, чувствовала себя легко и свободно.
Напевая, звенела вилками, расставляла посуду.
– Я сделаю яичницу и пожарю хлеб с сыром. Еще у нас есть
торт. Бисквитно-кремовый? Вот здорово! А это что? – взяла она в руки красивый
сверток.
– Это тебе. Духи. Дореволюционные, «Любимый аромат
императрицы». – Егор покосился на Кирилла Викентьевича, но тот не смягчился,
только вздохнул.
Сидеть тут с ним весь вечер Дорину не улыбалось, даже ради
яичницы.
– Надь, я до самой ночи свободный. Может, съездим
куда-нибудь? В ресторан можно. – И поймал брошенный поверх газеты взгляд
доктора – похоже, одобрительный.
– Нет, лучше не в ресторан, а на концерт. Папа, дай-ка.
Она отобрала у отца «Вечернюю Москву». Вдвоем с Егором они
склонились над разделом «Афиша». Надин локон щекотал ему висок.
– Гляди, Надь, в цирке представление «Теплоход Веселый», это
по кинофильму «Волга-Волга»! Наши ребята ходили, говорят, мировой аттракцион.
Там настоящий лев гоняет на мотоцикле!
– Ой, – ахнула Надежда. – Сегодня в консерватории Четвертая
симфония Танеева, это такая редкость!
А Дорину было всё равно, куда идти, только бы с ней. Пускай
даже на симфонию.
– Нормально. Давай в консерваторию.
– Не успеем. Там в девять начало, а сейчас уже половина.
Он небрежно пожал плечами:
– Возьмем у станции такси. В самый раз подкатим.
– Так ведь дорого же!
– Ерунда.
Викентий Кириллович кивнул:
– Вот это по-нашему, по-гусарски. Хоть ухаживать еще не
разучились.
– Нет, всё равно не получится, – вздохнула Надя. – Наивный
ты человек, Георгий. Билетов не достанем, даже стоячих.
– Зачем нам стоячие? – улыбнулся Дорин на «наивного
человека». – Сядем в лучшем виде, на места из директорского фонда.
Она посмотрела на него с радостным восхищением, как ребенок
на фокусника. Папаша тоже удивился:
– Кто вы, прекрасный юноша? Гарун аль-Рашид?
В общем, момент для, так сказать, официального представления
сложился самый что ни на есть удачный. Всё равно ведь рассказать про свою
службу нужно – мало ли на сколько придется снова исчезнуть. А так выйдет и
эффектно, и культурно. Пускай папаша из-за своей интеллигентности и отдельной
дачи сильно не задается. Егора Дорина тоже не на помойке нашли.
– Вот, – достал он из кармана красную книжечку,
удостоверение сотрудника литерной спецгруппы. – С этим документом могу входить
куда угодно, в любое культпросветучреждение, с правом посадки на любые места.
Первое, что заметил Егор, произнеся эти слова, –
страдальческую гримасу на лице Викентия Кирилловича. С чего бы это?
Надя – та потянулась к книжечке:
– Ой, что это? Абонемент?
Он поневоле улыбнулся.
– Скорее, охотничий билет. С правом охоты на волков, которые
точат зубы на нашу Родину. – И, посерьезнев лицом, объяснил. – Я, Надюша,
сотрудник Органов. Всего тебе рассказать не могу, не имею права, но работа у
меня ответственная, секретная. Может, в будущем придется опять исчезать без
предупреждения. Так надо. Ты за меня не беспокойся, я волков не боюсь. Это
пускай…
«Это пускай они меня боятся», хотел закончить он с
бесшабашной улыбкой и тряхнуть чубом. Но чуба у младшего лейтенанта теперь не
было, он про это забыл, и лихой улыбки тоже не получилось – с таким выражением
лица смотрела на него Надежда.
– Ты чекист? – пролепетала она. – Нет, нет! Не может быть!
– Да чего ты так переполошилась? – растерялся Егор.
– У тебя фуражка с синим верхом? Ты по ночам ломишься в
квартиры? Ты… ведешь допросы? – В ее глазах застыл ужас.
– Ну да, есть у меня и фуражка, только я ее сто лет не
одевал, – еще пытался обратить всё в шутку Дорин. – Аресты-допросы, это больше
по линии НКВД, а я служу в НКГБ…
– Это одно и то же. Папа! – повернулась Надя к отцу, голос
ее дрожал. – Что я наделала! Папа!
Она бросилась к доктору на грудь и горько заплакала.
Викентий Кириллович неловко гладил ее по затылку, на Егора не смотрел.
