– Это я, – глухо сказал Дорин из своего укрытия, когда
увидел тонкий силуэт в белом халате.
Надя развернулась так стремительно, что Егор понял – узнала,
по двум коротеньким словам!
Он сделал несколько шагов вперед, на свет, и остановился,
потому что Надежда испуганно попятилась.
Еще бы. Вместо румяного молодца, кровь с молоком, перед ней
стоял тощий, заросший неопрятной бородой субъект.
– Это я, – повторил Егор, что, наверно, прозвучало глупо.
Она всплеснула руками:
– Что с тобой?!
Пора было произносить слова, приготовленные по дороге. Дорин
придумал хороший текст, убедительный. Но сумел проговорить только первую фразу:
– Я не могу без тебя… – И сбился – очень уж Надя была
красивая, еще красивее, чем он запомнил.
– До такой степени? – потрясенно вымолвила она, глядя на его
физиономию землистого цвета.
– Да, – немедленно подтвердил лейтенант, инстинктивно
угадав, что такого эффекта он бы не достиг никакими словами.
И Надя бросилась к нему. Обнять не обняла, но стала гладить
по впавшим щекам, по белобрысой щетине – а это было не хуже, чем объятья.
– Как же ты измучился! И меня измучил, – шептала она,
всхлипывая.
Он помалкивал, лишь ловил губами ее пальцы.
– Ты ушел от них, да? – улыбнулась она сквозь слезы. – Тебе
было очень трудно это сделать, но ты все-таки ушел!
Ужасно хотелось соврать, но это было бы вроде воровства или
предательства. Глубоко вздохнув, Егор сказал:
– Heт, я по-прежнему служу в Органах.
Все-таки он не ожидал, что она так от него шарахнется. Будто
обожглась о раскаленную плиту.
– Тогда зачем? – И лицо будто заледенело. – Уходи!
– Из-за Маргулиса? У тебя с ним любовь, да? Само сорвалось,
он не хотел. И, главное, жалко так прозвучало, визгливо.
– Саша очень порядочный человек: и замечательный специалист,
– отрезала Надежда. – Он мой учитель. И в профессии, и в жизни. А люблю я тебя.
Только мне с тобой нельзя.
– Да кто это решил? – взорвался Егор. – Учитель жизни
Маргулис? Или твой папаша, пережиток капитализма? Ты своим умом живи,
собственную голову слушай! Сама говоришь, что любишь! Я без тебя вообще не
могу! Чего еще-то? Остальное неважно!
Чем громче он кричал, тем тише отвечала Надя:
– Я слушаю сердце, оно не обманет. Мне нельзя с человеком,
который на стороне Грязи и Зла.
– Кто на стороне зла? Я?
Егор опешил. Он думал, что такими словами только в
дореволюционных книжках разговаривают. Ну и обидно, конечно, стало. Это шеф-то
на стороне зла?
– Да что ты знаешь про зло? – горько сказал Дорин. – Ходишь
тут в беленьком халате, четвертая симфония Танеева, а через десять, нет, уже
через девять дней начнется война. Страшная. Как попрутся на нас фашисты, со
своими эсэсами и гестапами, тогда ты поймешь, где настоящее зло. Я и мои
товарищи жизни не жалеем, чтобы защитить тебя, Викентия Кирилловича, Маргулиса
твоего и еще сто пятьдесят миллионов советских людей. А ты нос воротишь!
Железный Нарком для тебя, поди, хуже Антихриста, а он себя не жалеет, носится
из штаба в штаб, чтоб подготовить Родину к обороне, а ты… Мы, значит, грязные,
да? Чистый человек – не тот, кто грязи боится, а кто ее вычищает!
Это и был заготовленный текст, только немножко скомканный. И
произнес его Дорин резче, чем собирался, но очень уж она его «грязью и злом»
оскорбила.
– Война? – потрясенно повторила Надя. – Через девять дней?
Господи!
И перекрестилась.
Выходит, другие его аргументы пропустила мимо ушей.
– Это государственная тайна. Ты никому. Даже отцу. Иначе
меня расстреляют. И правильно сделают…
Она зажмурилась. Губы шевелились, но звука не было.
Молилась, что ли? С нее станется.
Егор ждал.
Наконец, она открыла глаза, они были печальные, но
спокойные.
– Я никому не скажу, даже отцу. И я не считаю тебя грязным.
Грязного я бы не полюбила. Но ты все равно уходи. Одним Злом другое не одолеть,
это я точно знаю. Ничего, есть у нас Заступник и кроме твоего наркома.
Откуда-то сверху женский голос позвал:
– Сорина! Ты где? Начинаем!
– Мне на операцию, – встрепенулась Надя. – Опаздывать
нельзя. Прощай, Георгий.
Это слово тоже было книжное. В жизни люди говорят: «пока»,
«до свидания» или «ну, бывай». От «прощай, Георгий» у Егора в груди похолодело.
– Навсегда? – употребил он еще одно страшное слово.
Теперь содрогнулась и Надя.
– Нет, не навсегда! Когда-нибудь ты ко мне вернешься, я
знаю! Только не было бы поздно.
– Что, заведешь себе другого?
– Нет. Просто боюсь, что не узнаю тебя… А другого у меня
никогда не будет. Я же сказала: ты мой первый и последний.
Сверху снова крикнули, уже сердито:
– Сорина! Доктор ждет!
– Иду! – отозвалась Надежда и убежала, смахивая с лица
слезы.
Глава 15
«Далеко пойдешь»
Ровно в двадцать два ноль ноль Егор вернулся на Лубянку
скорбный и с красными глазами, будто с похорон.
На столе, под салфеткой со штампом «Спецбуфет», стояла
тарелка с бутербродами – наверняка шеф перед уходом распорядился. Хотя Дорин
ничего не ел почти двое суток, а из-под салфетки сочился чудесный копченый
запах, ни сил, ни желания принимать пищу не было.
Едва дойдя до дивана, Егор рухнул.
Мыслей в голове не было. Чувств тоже.
Все ресурсы организма – и физические, и психологические, и
нравственные – были выведены в ноль. Топливные баки опустели до самого донышка.
Невероятно длинный день, начавшийся целую вечность назад в
темном и тесном подвале, подошел к концу.
– 22 июня, через девять дней, – сказал Егор вслух, чтобы
заставить себя думать про войну.
