Только чего про нее было думать? Начнется – будем воевать.
Когда человек на свете один, воевать легко.
Он повернулся на правый бок, сложил ладони под щекой (какое
это было наслаждение после четырех недель сна врастяжку!) и уснул.
И привиделся лейтенанту Дорину сон. Будто трясет его кто-то
за плечо, он просыпается и видит над собой железного Наркома. Вид у великого
человека грозный и даже божественный: лицо искажено яростью, глаза мечут
молнии, а редкие волосы на темени окружены ослепительным нимбом.
– Где он?! – закричал громовержец. – Где Октябрьский? Дома
нет, на даче нет, нигде нет! Отвечай!
Схватил спящего Егора за шиворот, затряс. От тряски Дорин
заморгал и увидел, что никакой это не сон. Над диваном склонился сам Нарком,
лицо у него неестественно белое, а волосы подсвечены ярким солнцем – за окнами
кабинета вовсю сияло утро.
Лейтенант вскочил, как ошпаренный, пытаясь заправить в
галифе выбившуюся рубашку.
– Лей… До… – залепетал он, помня о том, что прежде всего
нужно представиться. – Дежу…
– Плевать мне, кто ты! – застонал Нарком, и столько в этом
звуке было страдания, что Егор испугался еще больше, чем в первый миг. –
Октябрьский где?
У Дорина наконец-то включилась голова: Сам прочитал записку,
прослушал магнитную запись, теперь хочет срочно видеть шефа.
Стоп. Ну, узнал Нарком, какого именно числа нападут немцы.
Ну, не терпится ему узнать у шефа подробности. А чего так кричать-то? Зачем за
ворот трясти?
И совершил лейтенант страшное должностное преступление –
соврал Зампреду Совнаркома, генеральному комиссару госбезопасности:
– Не знаю. Товарищ старший майор собирался к вам, как только
вы вернетесь из поездки. Наверно, скоро появится.
А сам покосился на стенные часы. Двенадцатый час. Ничего
себе поспал. С Октябрьским-то понятно – ждет звонка от Егора, радуется жизни,
пока есть такая возможность.
Позвонить ему, конечно, надо. Но сначала неплохо бы
выяснить, из-за чего разъярился Нарком.
Что с меня, мелкой, сошки, взять, подумал Дорин и,
вытянувшись в струнку, отрапортовал:
– Я – лейтенант Дорин, сотрудник спецгруппы «Затея». Вчера
весь день состоял при товарище Октябрьском, участвовал в операции по задержанию
агента Вассера и в допросе. Готов отвечать на любые вопросы, пока не нашелся
товарищ старший майор.
Нарком нацепил нанос свалившееся пенсне, прищурился. Глаза у
него были большие, красивого темно-карего оттенка.
– Дурак ты, лейтенант Дорин, – уже не гневно, а печально
сказал генеральный комиссар. – Начальник твой сам по себе не найдется. Его
искать нужно.
– Виноват, не понял! – еще громче рявкнул Егор. Дурак так
дурак – спросу меньше. Да и потом, он в самом деле не понял. Как это «не
найдется»?
– Сбежал Октябрьский. Сделал свое черное дело и сбежал, –
тихо-тихо проговорил Нарком. Подбородок у него дернулся книзу, будто вдруг
налился неимоверной тяжестью – потянул за собой всю голову, и она опустилась на
грудь. – Погубил, вражина.
– Как сбежал? Зачем? – растерялся Дорин. – Вы ошибаетесь! Он
не враг!
Нарком пытливо смотрел исподлобья. Лицо у него было хоть и
свежевыбритое, но очень усталое. Еще бы! За сутки побывал в четырех округах. И
надо думать, не чаи там распивал.
– Сядь, лейтенант. – Нарком положил Егору руку на плечо,
надавил. – Парень ты смелый, способный, знаю. И честный, а это самое главное.
Только настоящим чекистом еще не стал. У настоящего чекиста на врага должно
быть чутье, как у волка. Э, да что я тебя, мальчишку, попрекаю… Сам-то тоже
хорош, генеральный комиссар.
Он безнадежно махнул рукой. Сел на диван, Егора усадил
рядом.
– Октябрьский в записке сообщает, что тебя четыре недели в
подвале скованным держали. А ты сумел вырваться и выполнить свой долг. Это ты,
конечно, молодец…
Вот что шеф вчера приписал-то, сообразил Егор. И мне
показывать не стал. Хотел, чтоб меня сам Нарком наградил. Только непохоже,
чтобы дело шло к наградам.
– Тебя-то я ни в чем не виню. Выложился на всю катушку. Беда
только, что работал ты на врага, вот какая штука…
– Почему?! Да, я передавал и получал радиограммы, но Вассера
мы все-таки взяли! И он дал показания!
Дорин хотел вскочить, но Сам удержал, не позволил.
– Я не про радиограммы говорю… Эх, не имею я права тебе всё
объяснять. Это государственная тайна, наивысшая категория секретности… Но
человек ты надежный, верить тебе можно… – Нарком махнул рукой. – Ладно, слушай,
и сразу вычеркни из памяти. Понял?
– Так точно, товарищ генеральный комиссар, – прошептал Егор,
леденея от предчувствия чего-то очень значительного, а может быть, и ужасного.
Но то, что он услышал, превзошло самые худшие его ожидания.
Глядя лейтенанту прямо в глаза бесконечно суровым, но в то
же время как бы сочувственным взглядом, Нарком объявил:
– Ты стал пособником чудовищной провокации, цель которой –
столкнуть Германию и СССР лбами, развязать войну.
– Так ведь решено уже! – Дорин опять рванулся с места и
опять сильная рука заставила его оставаться на месте. – Немцы нападают 22-го!
Разве вы не прослушали пленку?
– Ничего еще не решено! – Голос генерального комиссара
сделался звонок и тверд, как закаленная сталь. – Более того – Вождь, наш
великий Вождь дает стопроцентную гарантию, что войны не будет. Стопроцентную,
ясно?
– Ясно, – пролепетал Егор, сраженный этим неопровержимым
аргументом.
– Тогда слушай дальше. В немецком Верховном командовании и
разведке есть силы, которых не устраивает подобный поворот событий. Они решили
спровоцировать нас на разворачивание войск. Чтобы Фюрер подумал, будто
Советский Союз в нарушение договоренности готовит вероломный удар во фланг
немецкой армии едва лишь она повернет на юг. Твой Октябрьский клюнул на
абверовский крючок. А может быть, и не просто клюнул… Все минувшие сутки я
летал по приграничным округам. Лично, с глазу на глаз, разговаривал с
командующими. Жестко. Чтоб никаких военных приготовлений и демонстраций, под
страхом расстрела. Наоборот. Командиров – в очередной отпуск, технику – на профилактику.
Возвращаюсь в Москву, и вижу на столе так называемый рапорт твоего начальника.
Да еще магнитную ленту! И теперь я хочу понять, кто такой Октябрьский – дурак
или подлец.
