Она не знала, как долго они шли. Может быть, пять минут, а может, и все тридцать — в окружающей ее темноте время казалось растянутым. В коридорах было довольно многолюдно. Время от времени она слышала механический лязг доспехов проходивших мимо ангелов. Но гораздо чаще рядом раздавался шелест одежды.
— Кто вы? — спросила она на ходу.
— Слуги, — ответил один из людей.
— Мы служим Несущим Слово, — сказал второй.
Они продолжали идти. Время шло, секунды отмерялись шагами, минуты — случайно услышанными голосами.
— Вот твоя комната, — сказал один из провожатых и повел вперед, прикладывая ее дрожащие пальцы к кровати, к стенам и контрольному пульту на двери.
Он терпеливо обошел с ней все помещение. Ее новую камеру.
— Спасибо, — поблагодарила она.
Комната оказалась небольшой и обставленной весьма скудно. Ей не хватало уюта, но Кирену не тревожила перспектива остаться здесь в одиночестве. Это было своего рода благом.
— Поправляйся, — хором пожелали оба ее провожатых.
— А как вас зовут? — спросила она.
В ответ послышалось только шипение гидравлического привода закрывающейся двери.
Кирена села на кровать — матрац оказался тонким и жестким, как в тюремной камере, — и начался долгий, лишенный всяких событий процесс ничегонеделания.
Монотонность ее существования ежедневно нарушалась лишь приходом сервитора, который приносил ей пищу три раза в день, но отличался нежеланием или неспособностью вдаваться в подробности. Еда всегда была одной и той же: жидкая синтетическая кашица.
— Это отвратительно, — сказала она однажды с улыбкой. — Должна ли я полагать, что в пище содержится достаточное количество питательных и прочих полезных элементов?
— Да, — последовал ответ, произнесенный сухим бесцветным голосом.
— И ты тоже этим питаешься?
— Да.
— Я тебе сочувствую.
Молчание.
— Ты не очень-то разговорчив.
— Нет.
— Как тебя зовут? — сделала она последнюю попытку.
Молчание.
— А кем ты был? — спросила она.
Империум перестал охранять секреты создания сервиторов еще шестьдесят лет назад, и в Монархии они давно стали привычным явлением. Для предназначенной еретикам и преступникам участи употреблялся термин «искупление». Так или иначе, это означало, что мозг провинившегося лишали жизненной силы, а его тело дополняли бионическими устройствами, определявшими дальнейшую деятельность.
Ее вопрос остался без ответа.
— До того, как ты стал этим, — она постаралась, чтобы ее голос звучал как можно дружелюбнее, — кем ты был?
— Нет.
— «Нет» означает, что ты не помнишь, или же «нет» — ты не желаешь говорить?
— Нет.
Кирена вздохнула:
— Ладно, иди. Встретимся завтра утром.
— Да, — ответил сервитор.
Послышалось шарканье ног, и дверь с шипением закрылась.
— Я буду звать тебя Кейл, — сказала она пустой комнате.
Дважды после ее появления на корабле Кирену навещал Ксафен, и Аргел Тал заходил три раза. Каждая встреча с капитаном проходила одинаково: неуклюжие попытки беседы, прерываемые неловкими паузами. Насколько понимала Кирена, флотилия легиона двигалась в направлении мира, который предстояло завоевать, но приказа начать штурм еще не поступило.
— Почему? — спросила она, радуясь хотя бы этой ограниченной компании.
— Аврелиан до сих пор пребывает в уединении, — ответил Аргел Тал.
— Аврелиан?
— Это имя нашего примарха, редко используемое вне легиона. Это колхидское слово, из нашего домашнего мира.
— Странно, — заметила Кирена, — что у бога есть прозвище.
Аргел Тал на некоторое время погрузился в молчание.
— Примарх не бог. Порой сыновья богов, даже унаследовав все его силы, остаются полубогами. И это не прозвище. Это семейное обращение. Оно приблизительно переводится как «золотой».
— Ты сказал, он остается в уединении.
— Да. В своих покоях, на нашем флагмане «Фиделитас Лекс».
— Он скрывается от вас?
Она услышала, как Астартес напряженно сглотнул.
— Мне не совсем удобно это обсуждать, Кирена. Могу лишь сказать, что ему многое надо обдумать. Осуждение Богом-Императором легло на наши души тяжким бременем. Примарх страдает, как страдаем и мы.
Перед тем как заговорить, Кирена долго и напряженно размышляла.
— Аргел Тал?
— Да, Кирена.
— Ты не выглядишь страдающим. И не похоже, чтобы ты был расстроен.
— Разве?
— Нет. Ты разозлен.
— Я понимаю.
— Ты зол на Императора за то, что он сделал?
— Мне пора идти, — сказал Аргел Тал. — Я получил вызов.
Астартес поднялся.
— Я не слышала никаких вызовов, — заметила молодая женщина. — Прости, если чем-то обидела тебя.
Аргел Тал, не говоря больше ни слова, покинул ее комнату. И после этого ее никто не навещал четыре дня.
Аргел Тал на мгновение оцепенел, увидев обезглавленное тело. Он не собирался этого делать.
Тело сервитора упало на бок и осталось лежать на железном полу тренировочной камеры, подергиваясь в предсмертных конвульсиях. Но капитан проигнорировал содрогающийся труп и уставился на голову с полуоткрытым ртом, пролетевшую между прутьями клетки и ударившуюся о стену учебного зала. Она и сейчас смотрела на него мертвыми глазами, подрагивая отвисшей бронзовой челюстью.
— Разве это было необходимо? — спросил Торгал.
Сержант был по пояс обнажен, и его торс демонстрировал географию вздувшихся многослойных мышц, сформированных пластической тектоникой, определяемой его генетическим кодом. Соединенные между собой ребра, равно как и грубая мощь мускулатуры, лишали его большей части признаков принадлежности к человеческому роду. Если в выведенной в лаборатории физиологии Астартес и было нечто привлекательное, эти черты у Торгала отсутствовали. Большую часть его темной кожи покрывали шрамы: ритуальные клейма, татуировки на колхидском языке и узкие полоски, оставленные за долгие годы попавшими в цель клинками.
Аргел Тал опустил свой тренировочный гладиус. Растекшаяся по всей поверхности алая жидкость влажным блеском отразила свет потолочных светильников.
— Я рассеян, — сказал он.
— Я это заметил, мой лорд. И тренировочный сервитор тоже.
— Уже две недели. Две недели мы болтаемся на орбите и ничего не предпринимаем. Две недели продолжается уединение Аврелиана. Я не для этого создан, брат.
