– Когда?
– Через три недели, не позже. – Высокий посмотрел на часы, будто бы таким образом он мог назвать точный крайний срок. – И к этому же времени студенты должны быть готовы.
– Да вы что, издеваетесь? – Аланов перевел взгляд с одного на другого. – За месяц перетряхнуть весь университет, поднять старые контакты, наладить работу лабораторий в ночную смену – а потом за три недели превратить студентов в солдат под носом ректора?
Крепыш вдруг ни с того ни с сего сильно ударил кулаком в перчатке по стене, затем ударил еще раз.
На стене остался кровавый отпечаток.
– Атнаресская республика объявила о снижении закупочных квот на текстиль. Есть информация, что через три недели наших начнут потихоньку переводить к границе, а еще через месяц, в самую слякоть, когда не ждут… В общем, войдем в Атнарес, сменим власть и уйдем. Операция займет полтора месяца, время будет упущено, а ведь уже сейчас о нашей подготовке известно довольно многим!
– Ясно. – Грашек стиснул зубы, вылезли упрямые скулы – не обошлось, видимо, в его родословной без горцев. – Сделаю что смогу.
– Ну, так что мы через неделю забираем?
– Тонну. И еще пятнадцать баллонов. И восемь шифраторов на рации – если полупроводники доставите до послезавтра.
Двери раздвигались минуты три, отчаянно мигала алая лампочка, по металлическому полушарию, замотанному ветошью, глухо бил стальной штырь сигнализации.
Машина выехала, и тут же створки дверей пошли навстречу друг другу.
Глава четвертая
Кампус «юристов» всегда хорошо отапливали – и зимой, и летом. Как студентам удавалось договориться с проректором по хозчасти – оставалось тайной, но факт был бесспорный: в самые лютые крещенские морозы одиннадцатый кампус недостатка в угле не испытывал.
Шурика на дискотеку собирали всей комнатой – кто-то доставал сшитые из занавески модные штаны в полоску, кто-то бегал к химикам за тальком и туалетной водой.
– Ты у нас королем пойдешь! – Зубит, получающий второе высшее осанистый мужик под полтинник, начищал ботинки настоящим гуталином. – Главное, сразу дай понять, что у тебя в первый раз – они на это падкие, я в свое время пять баб таким макаром в койку уложил.
– Я с начрабом договорился! – Вошел Каток, на воротнике бушлата висели кристаллики льда. – Твоя комната двадцать девятая, козырная. Кровать – двуспалка, радиоприемник без ограничения громкости, в тумбочку обещали сунуть бутылку вина и, если повезет, шоколад. Если не повезет – будете грызть мармелад, девкам он тоже нравится.
От университета на дискотеку обычно ходило до сотни студентов и преподов. Каждому на запястье надевался неснимаемый металлический браслет, с которым выйти из здания дома культуры можно было только в университетский корпус, иначе включалась сигнализация, и веселье заканчивалось – виновных в прекращении дискотеки, случалось, и убивали. Позже, тихо и во сне.
На этот раз – в связи с тем, что сессия только началась, – с университета набралось всего пятнадцать преподавателей и двадцать шесть студентов. Приставы и конвоиры ходили в другие дни.
Разделили их после «ночи простыней», когда сорок студентов подушками и простынями передушили тридцать приставов и конвоиров, а потом вместе с десятком преподавателей ушли в побег – причем шестерых впоследствии так и не поймали.
Прозвища тех шестерых – Расул, Кондак, Палец, Турба, Простак и Тупица – «юристы» заучивали наизусть и, когда случалось им вставать против приставов, скандировали хором, чем приводили тех в неописуемое бешенство.
Шурик впитывал хроники университета, получая из них информацию – что можно делать, чего нельзя, за что тебя будут уважать, а за что могут убить на месте. Внутренний университетский кодекс получался противоречивым и очень сложным – то ли дело в колхозе!
Между тем моментом, когда он, франт франтом, покидал кампус, и тем, когда с железным браслетом входил в зал, где уже играла громкая ритмичная музыка, Шурик ничего не запомнил.
Первое впечатление от дискотеки было жутким. Полумрак, подсвеченный мигающими разноцветными огнями, оглушающий звук и десятки женщин и девушек – все нетрезвые, неестественно веселые, со смазанными в плохом освещении лицами.
Первым его порывом было бежать отсюда. Да, ночами Шурик мечтал о девушках, да, в мечтах он видел себя сильным и бескомпромиссным, даже наглым, но в действительности все оказалось очень страшно.
– Привет! – Первая подошедшая выглядела лет на тридцать – в основном из-за толстого слоя косметики. – Ух ты, какой молоденький! Потанцуем?
– Н-нет! П-потом, может?
– Ну, потом так потом, – она явно разочаровалась его ответом. – Если что – я около колонок.
И – как прорвало: женщин было куда больше, чем мужчин, они подходили сами, приглашали потанцевать, пытались разговорить Шурика, кто-то умудрился-таки вытащить его в центр, где он неловко дергал руками, переминаясь с ноги на ногу.
– А ну разойдись! – Внезапно в круг вошел смутно знакомый студент, и память чудесным образом нашла ответ – это был тот, первый, который распределял в свое время абитуриентов по кампусам. – Что, взяли бабы в оборот?
Ему приходилось орать, чтобы перекричать музыку. Шурик робко кивнул, и студент потащил его за собой.
– Это Лянка, это Тувина, это Бр-бр-бр, – неразборчиво закончил представление студент. Все девушки, названные им, были не старше двадцати и довольно миловидны. – А это Шуранды, парень молодой, но горячий.
Танцевать с девушками, чьи имена тебе известны, оказалось куда проще, кроме того, у них с собой был термос с горячим коньяком – жутко терпким и сразу же опьяняющим.
После второго медленного танца Шурик осмелел настолько, что начал гладить Тувину по спине, а когда в термосе кончился коньяк – предложил девушке пойти с ним.
– Может, еще потанцуем? – умоляюще крикнула Ту. – Дискотеки случаются так редко!
И он согласился. Потом был вермут, принесенный старшим студентом (его звали Арсан), потом пили еще что-то, и к тому моменту, когда Шурик оказался в постели, он уже почти ничего не соображал.
По радио громыхали марши, что-то прохладное и очень приятное касалось его груди, потом он вдруг оказался сверху.
Странный, терпкий вкус на губах, головокружение запахов – все было внове, словно раньше он безвылазно жил в каморке и вдруг выяснил, что можно выходить на улицу.
Через некоторое время хмель начал выветриваться – и в Шурике проснулся азарт исследователя. Поняв, что девушка не сбежит и не исчезнет, он осыпал ее поцелуями, то нежно ласкал, то сжимал в объятиях, верткий, как угорь, с внезапно проснувшимися силами он перекатывал ее по постели, воплощая в жизнь смутные фантазии.
Ту стонала, шептала что-то горячечно, он отвечал ей, даже не осознавая, что говорит.
