К соколу присоединилась еще одна птица. Кролик скрылся в норке, но вместо него вылез другой. Мы вспугнули пятнистого зверя вроде кошки, с длинным полосатым хвостом. Мэтью, как мне показалось, хотел погнаться за ним — и погнался бы, не будь здесь меня.
Мы двигались по опушке вдоль поля не меньше часа. В самой верхней точке Мэтью перекинул ногу через шею коня, спрыгнул, хлопнул Дара по крупу, и тот затрусил домой.
Ракасу, чьи поводья он не отпускал во время всех этих маневров, Мэтью подвел к самому краю леса, хорошенько принюхался и молча завел ее в низкий березнячок.
Сам он часа на два замер на полусогнутых — человек в такой позе и пяти минут бы не выдержал. Я разминала затекшие ноги, крутя лодыжками в стременах.
Мэтью ничего не преувеличивал: он и впрямь охотился совсем не так, как его мать. Изабо в первую очередь удовлетворяла чисто биологическую потребность. Ей нужна была кровь, и она забирала ее у животных, не испытывая никаких угрызений совести по этому поводу. Для ее сына все явно обстояло куда сложнее. Он тоже нуждался в живой крови, но чувствовал себя сродни ее носителям — это напомнило мне его статьи о волках, написанные, можно сказать, с уважением. Для Мэтью охота была прежде всего стратегией, противопоставлением собственного хищного разума тем, кто думал и воспринимал мир в одном с ним ключе.
Вспомнив о наших утренних играх, я закрыла глаза от внезапно нахлынувшего желания. Здесь, в лесу, когда он готовился кого-то убить, я хотела его не меньше, чем утром в постели. Мне становилось ясно, почему он так не желал брать меня на охоту. Только теперь я открыла, как тесно связаны смертельная опасность и секс.
Мэтью тихо выдохнул, отошел от меня и без предупреждения понесся на холм. Олень поднял голову.
Исходящую от Мэтью угрозу он понял не сразу — я и то сообразила бы раньше. Я сочувствовала ему не меньше, чем убитой Изабо оленихе. Олень поскакал вниз, но Мэтью перехватил его, не дав добежать до меня, и снова погнал наверх. Страх, охвативший животного, нарастал с каждым мгновением.
Я знаю, тебе страшно, говорила я мысленно, надеясь, что он услышит меня. Но пойми и его — он делает это не для забавы, не для того, чтобы сделать тебе больно. Ему это необходимо для выживания.
Ракаса, нервно повернув голову, посмотрела мне прямо в глаза. Я потрепала ее по шее, продолжая взывать к оленю:
Успокойся. Не убегай. От этого создания даже тебе, быстроногому, не уйти.
Олень замедлил бег, споткнувшись о выбоину в земле. Он снова направлялся ко мне, точно шел на мой зов.
Мэтью сгреб его за рога, свернул ему голову — было это футов за двадцать от моего убежища. Олень повалился на спину, тяжело поводя боками и пытаясь вскочить, Мэтью упал на колени рядом.
Не борись, печально сказала я. Это конец. Двуногий убьет тебя.
Олень дернулся в последний раз и затих. Мэтью смотрел ему в глаза, как будто ждал разрешения прервать его жизнь. Все, что я разглядела потом, был черно-белый блик на шее животного.
Жизненная энергия оленя переливалась в Мэтью. В воздухе стоял железистый запах, но крови не пролилось ни капли. Выпив все, Мэтью склонил голову и остался стоять на коленях рядом со своей жертвой.
Я тронула Ракасу с места. Мэтью, застыв при моем приближении, поднял на меня светлые, сияющие глаза. Достав из-за голенища плеть, я зашвырнула ее в заросли дрока. Мэтью наблюдал за мной с интересом и за лань меня явно не принимал.
Я демонстративно сняла шлем и спешилась, повернувшись к Мэтью спиной. Я доверяла ему даже теперь, когда он не доверял сам себе. Держась за его плечо, я тоже опустилась на колени и положила шлем у оленьей головы с остановившимися глазами.
— Твоя охота мне нравится больше, чем охота Изабо. И оленям, думаю, тоже.
— Мать убивает настолько иначе, чем я? — Французский акцент Мэтью усилился, голос стал еще более гипнотическим, и пахло от него по-другому.
— Она утоляет голод, — просто ответила я, — а ты охотишься, чтобы ощутить себя живым. Вы с ним, — я показала на оленя, — пришли к согласию. Он, мне думается, отошел с миром.
Снег на моей коже леденел под пристальным взглядом Мэтью.
— Ты говорила с ним так же, как с Ракасой и Бальтазаром?
— Я ни во что не вмешивалась, если ты об этом, — торопливо сказала я. — Ты убил его без моей помощи. — Может быть, для вампиров это имеет значение.
— Я не подсчитываю очки. — Он вздрогнул и поднялся на ноги — такие вот движения и выдавали, что он вампир. — Вставай, — распорядился он, подав мне руку. — Земля холодная.
Я встала, думая, что же будет с оленьей тушей — тут понадобится некая комбинация Жоржа и Марты. Ракаса преспокойно паслась рядом с убитым оленем, и я вдруг ощутила, что зверски проголодалась.
Ракаса, мысленно позвала я. Она подошла, и я нерешительно спросила:
— Можно я поем?
Мэтью насмешливо скривил губы.
— Сделай милость. Учитывая то, что ты только что видела, я прямо-таки жажду посмотреть, как ты жуешь сандвич.
— Не вижу разницы. — Я расстегнула сумку, благодаря в мыслях Марту, приславшую мне сандвичи с сыром. Поела, отряхнула руки от крошек.
— Ты не против? — спросил вдруг Мэтью, следивший за мной как ястреб.
— Против чего? — Я ведь уже сказала, что олень у меня возражений не вызывает.
— Бланки и Люка. Это ничего, что у меня когда-то были жена и ребенок?
Природу моей ревности к Бланке он вряд ли бы понял. Собравшись с мыслями, я нашла понятный и в то же время правдивый ответ:
— Я совсем не против того, что раньше ты любил других женщин, живых или мертвых — лишь бы в эту минуту ты не любил никого, кроме меня.
— Только в эту минуту? — Его бровь выгнулась в знак вопроса.
— Остальное не важно. — Все это было, по-моему, очень просто. — У каждого, кто прожил такую долгую жизнь, есть какое-то прошлое, Мэтью. Ты не был монахом и, конечно же, порой грустишь о тех, кого потерял. Разве могли они не любить тебя так же сильно, как люблю я?
Мэтью прижал меня к себе. Я подчинилась охотно, радуясь, что охота закончилась благополучно и что он подобрел. Гнев еще тлел в нем — я видела это по его лицу и напряженным плечам, — но больше не грозил захлестнуть нас. Он привычным жестом запрокинул мой подбородок.
— А если я тебя поцелую? — Он на миг отвел взгляд, задавая этот вопрос.
— Целуй. — Я привстала на цыпочки. Он все еще медлил, и я обхватила его за шею. — Целуй же, не будь идиотом.
И он поцеловал — быстро, но крепко. Кровь еще оставалась у него на губах, но это не вызвало у меня ни страха, ни отвращения. Мэтью как Мэтью.
— Ты знаешь, что у нас с тобой не будет детей. — Мы стояли все так же, лицом к лицу. — Вампир не может быть отцом в традиционном смысле этого слова. Что ты на это скажешь?
