Вот так и узнаёшь себе цену. А стоишь ты, Мечеслав Ижеславич, старший сын вождя, выходит, корову…
– А… после свадьбы? Тоже будешь… со мной?
Подумав, Бажера с сокрушённым вздохом ткнулась Мечеславу в плечо.
– Наверное, нет, – грустно сказала она. – Я ж уже замужняя буду…
И тут же вскинула к нему просиявшее счастливой улыбкой лицо:
– Но впереди-то у нас целое лето!
Вот так. Ты думал, что впереди у вас жизнь, а оказалось – лето.
И ведь вроде радоваться надо – давно ли, входя на двор, горевал, что вовсе расстанетесь? А теперь вдруг узнал, что ещё лето впереди. А радоваться не выходит. Ни радоваться, ни горевать. Голова распухла, как нога отсиженная.
– Ой! – подхватилась вдруг с Мечеславовых колен на ноги Бажера – Ой! Утятина-то горит! Заболталась с тобою…
Сковорода спорхнула с огня, и Бажера живо пересыпала утятину в стоявший на столе горшок и накрыла полотенцем.
– Думала, – через плечо поделилась она, – в кузню бате нести, но коли уж ты в гостях – пусть сам за стол садится.
Нельзя было сказать, чтоб Мечеславу, сыну Ижеслава, всё ещё переваривающему известие о своей цене в глазах любимой девушки, сейчас очень хотелось есть. Ещё меньше у него было желания видаться сейчас с кузнецом. Но не обижать же понапрасну селян.
В стену вдруг несколько раз увесисто ахнуло – аж сажа посыпалась с потолка.
– Ага, батя проголодался! – засмеялась Бажера. – Сейчас его да Поярка за стол сажать будем. Поярок – парень из здешних, они вместе с Дарёном в ученики к бате подрядились.
С этими словами она водрузила на стол вынутую из-под лавки глиняную кринку со слезящимися боками и прикрытым ещё одним полотенцем устьем, третье полотенце кинула через локоть и, скрипнув дверью, шустро шмыгнула во двор.
– Батюшка, за стол пожалуй! – донёсся её звонкий голос. – Гости у нас.
Кузнецы поплескались водою, шумно пофыркали, вытираясь, и вошли в избу, почтительно кланяясь низкой притолоке.
Первым зашёл Зычко. Увидев на лавке Мечеслава, чуть поднял брови, но приветил знатного гостя поклоном в полпояса. Мечеслав поднялся и ответил таким же поклоном – род родом, но в доме хозяин кузнец. За ним шагнул беловолосый крепкий парень, голый по пояс, почти такой же крепкий, как Зычко, но с лицом и руками, ещё только едва тронутыми пятнышками мелких ожогов. По всему – тот самый Поярок. Увидев сына вождя, в плаще, с волчьим колпаком, лежавшим рядом на лавке, с воинской гривною на шее, вытаращил глаза и торопливо поклонился в пояс. Этому Мечеслав только кивнул.
Уселись за стол. Зычко первую ложку кинул в огонь – Кутному Богу. Так же ели и в городцах. Мечеслав поглядел на Зычко, ожидая, что обед начнёт хозяин дома – как у лесных костров есть первым начинал старший, а в доме – Дед, и обнаружил, что трое сотрапезников выжидающе смотрят на него. Видать, тут больше считались со старшинством рода, а не лет. Пришлось Мечеславу произнести:
– Ну, хлеб да соль.
– Хлеба-соли кушати! – в три голоса отозвались кузнец с дочерью и молотобоец и принялись за еду.
Готовила Бажера вкусно. Селянский хлеб, по размышлению, Мечеславу тоже понравился. Он был попышней, помягче лесного, и в него явно не добавляли желудей.
За едою все молчали, но стоило Мечеславу поднять голову от общего блюда, как он встречал три сошедшихся на нём взгляда – оценивающий самого кузнеца, нежный Бажеры и напуганно-любопытный – Поярка. И испуга во взгляде парня, старше сына вождя года на два-три, шире в плечах на пядь и выше на полголовы, было явно больше, чем любопытства. Мечеслав насупился и больше глаз от ложки не отрывал. Подавится ещё со страху-то.
После еды, утеревшись лежавшими на столе полотенцами, кузнецы снова поклонились Мечеславу и отправились в кузню – Поярок, кажется, с нескрываемым облегчением. Бажера с горшком, сковородою и ложками, подалась на родник – мыть. С её слов, тут неподалёку из земли бил ключ, в котором по утрам плавали рыжые ржавые космы – они-то и навели Зычко на мысль о богатстве железа в здешней топи. А Мечеслав вышел во двор, разрываясь между желанием немедля пуститься в обратный путь – пусть даже и по болоту – и… и всё-таки дождаться ночи, чтоб снова делить с Бажерой скрипучие полати.
Во дворе его окликнул Зычко. От кузни веяло жаром. Ухали меха – Поярок разогревал приостывший за время обеда горн.
– Мы тут, господин лесной, серпы куём. Не хочешь с ковадлом поиграть? У вас же, поди, и глаз, и рука получше нашего…
Мечеслав до того измаялся от распиравших голову мыслей, что в первое мгновение даже обрадовался и шагнул вперёд – занятые руки самое лучшее средство для того, чтоб в голове прояснело. Но тут же опомнился, покрутил головою:
– Я же воин. Мне нельзя касаться серпа – ниву испорчу.
Кузнец посмотрел странно – но вроде бы с одобрением.
– Понимаешь… ну так и то пойми, воин лесной – судьбы у тебя с дочерью моей разные. Совсем. Не хочешь ниву портить – добро, так и жизнь ей не порть. Не будет она твоей женою.
Мечеслав изумлённо воззрился на Зычко. Ему-то откуда знать, что он приходил вести речь о женитьбе?
То есть о том, что её не будет, конечно, но всё равно…
Кузнец усмехнулся:
– Господин лесной, я, ясное дело, понимаю, кто я и кто ты. И из болота ты меня вытаскивал, и с хазарской дюжиной мы всем городом не сладили, а ты б, поди, её один, как бирюк овец, порезал…
«Ну, один бы, может, и не порезал…»
– …И в вешках на болоте ты побольше моего смыслишь… – ухмылка кузнеца стала особенно заметной. – А только ты и то помни, что я на свете вдвое больше твоего живу. И повидал кой-чего. Не заметить, что меж вами с Бажеркой вышло – совсем уж без памяти мне лежать надо было. А ты молодой. Понимать мало чего понимаешь, а сердце зачерстветь не успело. Ясное дело, свататься пришёл.
Мечеслав помотал головою.
– Да я… я уж знаю, что не выйдет у нас…
– А если так, то и вовсе хорошо, – глаза кузнеца вовсе оттаяли, – а от того, что я раньше говорил, не отказываюсь – наш дом – твой. Всегда рады.
И с этими словами Зычко чуть качнул головою, и развернулся к кузне.
Как ни странно, от беседы с кузнецом стало немного легче, и уйти немедля больше не тянуло. Но голова всё продолжала гудеть. Мечеслав вскочил на забор и уселся на верхней жердине плетня. Ощущение было знакомое – точно на ветке, в дозоре или в засаде. Да и ветер обдувал голову – Мечеслав спохватился, что вышел во двор простоволосым, надел колпак. Странно всё же. Даже когда впервые он взял вражью жизнь в бою – не из самострела, клинком, увидел, как гаснет жизнь – а с ней ярость, ненависть, страх – в чёрных глазах с синеватыми белками, почувствовал на руках горячую хазарскую кровь, почувствовал, как клинок входит в живую плоть, – и тогда он не был настолько… ошеломлённым.
