К первой борозде подползла вторая.
– Там переправа. Эти, которые с полонянками, скорее всего, переправились уже сегодня. Я дам тебе лепёшку – омутник у нас злой, в старые времена редкий год не утаскивал кого. Кинешь в реку, как будешь перебираться. За Вердой лес кончается, начинается Рясское поле.
– Какое поле? – переспросил Мечеслав. Имя скорее подходило подёрнутой ряскою трясине, чем полю.
– Рясское, – ответил Ратка. – Там, за ним, две реки текут на полдень. Ягодная Ряса и Становая Ряса. За Ягодной начинается Воронежский лес, но от Верды и до Ягодной Рясы леса нет. И…
Ратка тяжело вздохнул, бросив на Мечеслава ещё один взгляд исподлобья.
– Мечеслав, у меня для тебя недобрая весть. Там, на Рясском поле бывает торг. Раньше был на Ретани, это к закату, но с тех пор, как русь вышибла коганых с Оскола и Донецких верховьев, торг перешёл сюда. Каждую весну.
– И что? – не без удивления ответил Мечеслав. – Что мне до торга?
Ратка снова вздохнул, но глаз уже не поднимал.
– Там торгуют людьми, Мечеслав, – тихо сказал он. – Эти… которые увели у вас девок, скорее всего, едут туда. Мы… мы пытались мешать. За это и…
Ратка махнул рукой и замолк на время.
– Они опережают тебя. На день. И поле – не лес. Их с десяток.
Мечеслав поднялся на ноги. Огляделся – хотя вокруг уже лежала тёмная ночь, особенно непроглядная для едва отведённых от костра глаз.
– Не вздумай, – тихо предупредил снизу Ратка. – Лезть через переправу ночью – пропадёшь сам, с конём и с собакой.
Руда презрительно чихнул, но на него не обратил внимания даже хозяин.
– Ладно, – опустился обратно, на седло, Мечеслав. – Утро вечера мудренее. Поглядим, а там будет видно, где их резать. Не успеют добраться до торга – сдохнут в поле. Успеют – на торгу.
Глаза Ратки сделались удивлёнными.
– За тобой идёт дружина? Много?
– Я сам себе дружина! – отрезал Мечеслав, а потом вспомнил, что уже отвечал так – пасынку Станьке несколько дней назад, в разорённом селе. Глаза Ратки стали ещё изумлённей, глаза Путилка – восторженными.
– Мечеслав… – ещё тяжелее прежнего начал Ратка. – Теперь я должен просить твоего прощения. Я… мы делили еду и огонь, но я… я не пойду с тобою.
– Что ты?! – Если Ратке пришла пора просить прощения, то для Мечеслава – искренне изумляться. – Я и не ждал. Ведь твой род на тебе.
Ратка благодарно кивнул, но выглядел всё еще пристыжённым. Хотя Мечеславу казалось, что стыдиться впору ему. Это он проезжал мимо чужого горя, пусть и за своей бедой, но – мимо.
– Мы тебя завтра проводим до переправы, – решительно сказал он. – Нам всё равно туда по пути. А теперь лучше всем выспаться.
– И то правда, – согласился Мечеслав.
Утром обнаружилось, что у братьев с собою есть ноша – вязанки закалённых на огне кольев.
– Мы раньше вбивали колья на переправе, – усмехнулся Ратка, – в дно. Чтоб конным с Рясского поля было непросто перебраться на нашу сторону. Сейчас, поди, что погнило, что повыдирали. Ну вот и обновим. И им лиха добавим, и напомним, что мы – живы.
Седлать Вихря на сей раз Мечеславу довелось вдвоём с Путилком. Мальчишка явно млел от восторга, прикасаясь к мохнатым бокам скакуна, к влажному шелковистому носу – это когда Мечеслав позволил ему угостить коня корнем рогоза. А уж когда Мечеслав разрешил приласкать наблюдавшего за отроком Руду, паренёк и вовсе засиял ярче росы под утренним солнцем.
Даже этого у него не было. Даже коня. Даже собаки. Коней, как сказал Ратка, хазары угнали. А собак… а собак, что не полегли в битве вместе с воинами, пришлось этой весной съесть самим.
Переправа и впрямь оказалась недалеко. С обеих сторон к ней подходили тропы, приметные намётанному взгляду ничуть не хуже мощёной дороги. Не каждая трава выдержит чередование конских копыт с людскими ногами. Другим, напротив, они любы. Раскидывает зеленые лепешки листьев попутник-трава (хороша для заживления легких ран да царапин). Ковром устилает землю неистребимый топтун-спорыш (останавливает кровь, за что любим не одними воинами, но и знахарками-повитухами).
Напротив, через реку, виднелось устье той самой Рановы.
– Всё рядом, – скзал Ратка. – Вон брод. – И парень указал в то место, где тропки и дороги упирались с двух берегов в реку. Вода там казалось посветлее.
– А вон, – и Ратка, парень, переживший гибель всех взрослых мужей своего рода, несущий на плечах его остатки – мальчишку, трех девчонок и пятерых баб, судорожно сглотнул и понизил голос. – А вон омут…
Под высоким берегом две реки вымыли ямину-омут. От тёмной её воды веяло холодом даже сейчас, ясным днём. Ратка даже не посмел ткнуть туда рукой, даже кивнуть головою – только глазами указал.
Мечеслав хорошо понимал его – где омут, там и омутник. А что такое страх перед холодной силой, живущей в глубокой воде, родившемуся в болотном городце Мечеславу рассказывать было не надо.
– Ну… – сказал Ратка, отводя глаза. – Тут и расстанемся.
Путилко дёрнул старшего за рукав и, когда Ратка досадливо нагнулся к нему, жарко зашептал что-то в самое ухо брата. Тот выслушал его, делаясь с каждым словом отрока всё смурнее, и, наконец, тряхнул головою:
– Сам и спросишь. – После чего повернулся к Мечеславу. – Сын вождя, дозволь моему отроку поговорить с тобою.
Мечеслав, спрятав непрошеную улыбку, кивнул:
– Говори, Путилко.
– Мечеслав, сын Ижеслава… – Путилко сглотнул и ненадолго замолк. Чувствовалось, что последнее время ему доводилось говорить даже меньше, чем это предписано обычаем отроку. – Тебе… тебе правда нужно – туда? – закончил вдруг он совсем тихо, сдавленно, и поднял на сына вождя несчастные глаза. А когда оторопевший Мечеслав начал подыскивать слова для ответа – заговорил снова, отчаянно, жарко:
– Может, ты останешься? Ты… ты будешь у нас вождём… Ратка – хороший воин, я вырасту, тоже стану, тебе не будет стыдно… – потом помолчал и неуверенно добавил: – Женишься…
Ошеломлённый, сын вождя Ижеслава долго смотрел на выжидательно заглядывавшего ему в лицо Путилку, потом поднял глаза на его старшего брата и поразился ещё сильнее.
Ратка ждал. Он правда ждал его ответа. Мечеслав вдруг в ужасе понял, как этот парень, на год-два моложе его, волочёт на себе, один, у самого порога вражьей земли, непомерно тяжкую ношу – как он ещё не проседал под этакой тяжестью в землю по колени на каждом шаге? Понял, как Ратка устал, как он жаждет – не переложить, нет, но хотя бы разделить её! Как хочет, чтобы рядом были не только те, о ком надо заботиться, за кого надо отвечать, но и кто-то, хоть кто-нибудь, на кого можно по-настоящему положиться.
Ратка знал, каков будет ответ, он, посвященный воин, повстречавший четырнадцатую или пятнадцатую весну на своей несчастной земле, не мог не знать этого, не мог не понимать. И всё равно ждал, надеялся, как отрок Путилко, на сказку, на чудо.
