— Ты удивлена? Когда‑то это была одна страна.
— И ты бы хотел, чтобы так было снова, — проговорила она, придав голосу стальные нотки.
— Разве я это сказал?
— Тебе и не надо говорить. Это то, о чем ваши люди давно мечтают.
— Это твое мнение или так утверждали твой отец и твой брат? — В голосе его появилась резкость.
— Если Монтероссо не хочет этого, почему нам приходится охранять нашу границу? Почему ваши танки и орудия находятся там? И ваши солдаты?
— Потому что ваша армия сосредоточена у наших границ.
Бог мой, мужчины безумцы! А ведь решение кажется очевидным.
— Тогда почему бы обеим армиям не развернуться и не отправиться по домам?
— Потому что мы не доверяем друг другу, Антонелла.
Она выпрямилась в кресле:
— Но мы могли бы подписать мирный договор, договориться о сотрудничестве…
Его смех напугал ее.
— Думаешь, таких попыток не было?
— С тех пор как Данте стал королем — нет.
— Что это меняет? Он же Романелли.
— И значит, ему нельзя доверять? Значит, мы не так хороши, как ди Саваре?
— Вашего слова и ваших договоров до сих пор было недостаточно. Почему мы должны верить, что твой брат не такой, как твой отец?
Как ей хотелось рассказать ему обо всем! Нет, не стоит. То, что пережили они с Данте, не убедит этого человека, а, наоборот, лишь подтвердит его опасения. Жестокость порождает жестокость. Кристиано убежден, что Данте окажется таким же, как его предшественник.
— Он не такой, — твердо сказала Антонелла.
— Да, — усмехнулся Кристиано, — этого вполне достаточно, чтобы убедить меня в искренности монтевердианцев.
— Вам еще надо доказать, что вы лучше. Если бы вы развернули свои танки, отозвали войска…
— И позволили вам взрывать мирных граждан?!
Антонелла была потрясена внезапным взрывом его ярости. Волна гнева была почти осязаемой. Выражение лица Кристиано было мрачным, жестким. Пугающим.
В ответ она смогла лишь прошептать:
— Мы не взрываем мирных граждан. Мы лишь защищаемся от враждебных выпадов монтероссцев и…
Его смех был столь горьким, что она осеклась на середине фразы. Ему не удалось скрыть страдание.
— Тут ты ошибаешься, — произнес он таким голосом, что ей стало холодно.
— Я… я тебе не верю.
Неужели это правда?
— Придется поверить, — проговорил Кристиано нарочито спокойно.
У нее создалось впечатление, что он боролся с собой и выиграл сражение. Какое‑то темное, холодное сражение, смысла которого она не понимала.
— Откуда ты знаешь? Как можешь доказать?
— Мне не надо ничего доказывать. Я ношу результаты ваших действий в своем сердце.
— Ты был… ранен?
Едва ли. Тело его, насколько она видела, безупречно. Если бы он был ранен, наверняка остались бы шрамы. Или он кого‑то потерял?
— Моя жена. Она была убита на границе. Мина разорвалась под грузовиком, на котором она ехала.
— Мне очень жаль, — выдавила Антонелла.
Она знала, что его жена умерла вскоре после свадьбы, но ей было неизвестно, как это произошло. Она всего несколько месяцев назад получила свободный доступ к информации. До этого отец жестко контролировал ее.
Мина. Бедная женщина. Бедный Кристиано. Мог ли ее отец санкционировать такое? Отдать приказ? От этой мысли ее передернуло.
— Ну, еще бы. — Каждое его слово было как удар.
— Мне очень жаль, Кристиано, — повторила Антонелла. — Я тоже теряла любимых.
Мама, тетя Мария, Лени, ее первая собака…
— В самом деле? — Его тон по‑прежнему оставался ледяным. — Однако тебе всегда удавалось найти замену.
Сердце девушки сжалось от боли. Он считает ее каким‑то чудовищем. Женщиной, которой наплевать на всех, кроме себя, которая равнодушна к чужой боли. Почему это волнует ее, она не понимала. Но волновало. Слезы подступили к глазам.
Нет, она не заплачет. Не доставит ему такого удовольствия.
Антонелла поднялась и обхватила себя руками. Ей было холодно, несмотря на тропическую жару. Кристиано было необходимо наброситься на кого‑нибудь — это ясно. Ему больно, и он хочет причинить боль другим. Но это свойственно всем мужчинам. И ее отцу в том числе. Кристиано бьет словами вместо кулаков. А это в каком‑то смысле даже хуже. Душевные раны не заживают — это ей пришлось усвоить уже давно. Она слишком устала от всего этого, чтобы и дальше терпеть чью‑то жестокость.
— Куда ты? — спросил Кристиано, когда девушка направилась к дверям.
Она обернулась, высоко подняв голову и едва сдерживая слезы:
— Здесь мне грозит опасность повсюду. Поэтому, думаю, я устроюсь в какой‑нибудь другой комнате.
Кристиано опустил голову. Не следовало ему говорить о смерти Джулианны. Но он почувствовал, как тьма смыкается вокруг него, когда Антонелла обвинила его страну во враждебных действиях, и не сдержался. Он должен отыскать Антонеллу. Нельзя позволить ей бродить по дому, когда ураган усиливается. На крышу может упасть дерево. Окна могут разбиться. Да и штормовые волны все же представляют опасность. Смерть притаилась за стенами этого дома, как свернувшаяся кольцами змея, дожидаясь удобного случая. Он не допустит этого. Антонелла Романелли нужна ему, если он хочет положить конец насилию.
Кристиано вздохнул. Она не внушает ему доверия и не слишком нравится. Но все же она слабая женщина, и, пока ураган не стихнет, он обязан беспокоиться о ее безопасности.
Ситуация слишком быстро вышла из‑под контроля. Он всего лишь собирался побольше узнать об Антонелле, однако разговор завел их не туда. Впрочем, они не могли не поссориться из‑за проблем между их странами. Это естественно, иначе мир давно бы наступил. Он просто обязан контролировать свои эмоции и вести себя с Антонеллой как разумный человек, а не как раненый лев.
Кристиано поднялся с кровати, схватил фонарь и направился к двери. Снаружи ветер выл и стонал. Ветви деревьев словно когтями царапали черепичную крышу. Стены вибрировали и скрипели.
— Антонелла!
Она не ответила. Кристиано прошел через холл в гостиную. Там ее не оказалось. Он отправился в кухню. Температура в доме начала повышаться. Открывать окно опасно из‑за сильного ветра. Но им необходим свежий воздух. Он покрылся испариной.
— Антонелла! — Возможно, она просто не слышит его.
Кристиано вошел в первую спальню, посветил фонариком. Ничего. То же самое и во второй. Только в третьей комнате он обнаружил лежащую на кровати девушку. Она свернулась калачиком и крепко прижала к себе подушку. Антонелла походила на ребенка, ранимого и беспомощного, и в его сердце шевельнулась жалость.
