Он решил, что надо будет обязательно уговорить Ширина зайти в бар «Без Названия» и что-то разузнать о судьбе двух дураков…
В сущности, это были измены, конечно, у него, у Паши, после чего никакого такого удушья не наступало, нет, и стены не сужались, и не раздавливало его, как персонажа древнего хоррора — потолок… Он это понимал, да, что это просто его проекции, экстраполяция его N-ских страхов, и тем не менее эти периодические перебранки, которые он слышал, — опять же, понимая, что это точно звуковые галлюцинации, говорящие человечки, что его плющит, но при этом плющ прорастает сквозь чей-то сон этакими железными листьями… или листовым железом… хотя он уже видел где-то и пальмы с железными листьями, когда гулял в перерыве в округе своего офиса… «Но не убудет от Ширина, если он зайдёт и разведает, как там, что там, было, не было… а мне бы легче стало на душе… как-то так…» — думал Паша, когда услышал «Здравствуйте, молодой человек!» из уст не самого Ширина, но всё-таки его соседки… «Так что тоже своего рода субстанция», — подумал он и сказал — Здравствуйте. По-моему, мы с вами были на ты.
— Ну, это же было на правах социалистического общежития, — сказала она и рассмеялась каким-то другим… то есть не тем противным «мадам-брошкинским» смехом, который он не переносил, когда жил у Шириных.
Да, надо бы уже сказать, что Паша, найдя работу, вскоре нашёл и квартиру, в которой он и обитал теперь — уже несколько последних месяцев, но подробнее о его квартире поговорим, наверно, в следующей главе…
— Социалистического общежития? — машинально переспросил он, отметив про себя, что Кома вообще какая-то другая…
Слишком какая-то лучащаяся, помолодевшая… И не то что даже «скинула годков с десяток», как говорят в таких случаях, «баба ягодка опять» и всё такое… нет, Кома, больше того, как будто совсем ускользнула от времени, и эта её новая улыбка, и это что-то светлое, то ли нимб, то ли капюшон, накидка прозрачная, ну да, вокруг головы, вокруг плеч, которой на самом-то деле и нет, конечно, но надо бы пощупать, чтобы убедиться…
Так или иначе, но Пашу вдруг потянуло… так сильно, как будто вокруг Комы образовалась область низкого давления… как будто, став «женщиной без возраста», сделав свой тайный прыжок out of time, Кома одновременно сделалась неподвластной пространству, которое особенно действовало Паше в тот день на нервы своим метаметаллическим блеском…
Разговор в метро был, насколько он потом помнил, ни о чём, или нет… О самом метро, ну да, хотя на самом деле уже было не важно, что говорить… Ну, Кома несла там, кажется, какую-то чушь о камерах наблюдения, и в первый момент ему показалось, что это — на всякий случай, как бы предупреждая его и предохраняя себя — от каких-то диких его поступков, слишком уж отмороженный вид у него был, наверное, в тот момент, когда его окликнула эта ухоженная дамочка, как бы разные миры соприкоснулись в тот момент… но сразу же он понял, что это только его мнительность, а на самом деле она просто всё это слышала в новостях культуры и вот пересказывает, как некая художница сделала видео для биеннале, получила доступ к материалам камер наблюдения, оказалось, что они сняли её путь, через весь Нью-Йорк или там Лондон… подробности Паша не помнил, включая и пересадки, то есть снято было абсолютно всё … «И что?» — «А то, что мы все на самом деле уже давно играем в кино! — сказала Кома. — Но не все это знают»… Ну да, открытие… Но в самом деле было уже не важно, о чём говорить, когда они шли от остановки, они вообще молчали, и если их и продолжали снимать камеры наблюдения, то при просмотре впечатление было бы ложным, выглядело бы это так, будто Кома тащила мальчика к себе домой на цепи, а на самом деле у него была такая упрямая эрекция, что неудобно было идти, вот он и отставал от неё то и дело…
А за порогом её квартиры, как с цепи сорвавшись , набросился на неё… так, что в первый момент на самом деле немного испугал эту видавшую виды женщину… Ну и как бы там ни было снаружи, но в домах камеры наблюдения… пока, во всяком случае — в частных домах, всё-таки отсутствовали.
Потом, когда они перешли из холла (где у Комы стоял мягкий уголок, и так не слишком-то удобный, к тому же разделившийся, как бы в пику хозяйскому соитию, на две разъехавшиеся половины) в спальню, он подумал, что давно так не трахался, а может быть, и вообще никогда…
Нет, меньше всего ему хотелось в данный момент перебирать в памяти «старые акты», но ощущение было именно такое… что все предыдущие телодвижения… в ночных подъездах, на скамейках детских садов, в пустых — до прихода родителей — квартирах, на забытых фазендах… были не то чтобы ложными, нет — они были по-своему прекрасны, конечно, но… никогда не доставляли ему такого… чисто животного, что ли, кайфа, или вот ещё было такое словосочетание, забытое: «плотская любовь» … Ну вот, да, они все были какие-то не такие плотные в тактильном смысле… как будто, вращая пальцем диск зелёного родительского телефона, он на деле вращал калейдоскоп… но тут надо бы объяснить, потому что образ пришёл Паше в голову давно, в тот момент, когда он ещё думал, какой номер набрать, а уже крутился диск, как бы сам собой, раздавалось тихое жужжание, и заодно с диском вращались в Пашиной голове другие цифры и соответственно «личики» — как стёклышки в калейдоскопе, — пока не складывались в одно… а если по этому номеру — лица́ — ещё и удавалось дозвониться и ответом было «ДА» в этот день… всё равно лицо оставалось — и при встрече — каким-то… не совсем сложившимся , что ли, немного бестелесным… впрочем, как и всё остальное… но правды нет и ниже… каким-то слегка эфемерным, ну да… потому, наверно, отчётливее всего в памяти Паши и запечатлелось не одно из нескольких десятков личиков… а диск телефона, заедавший немного на некоторых цифрах… кажется, на тройке… впрочем, Паша в этом уже был не уверен, и тут же он подумал, что память устроена не совсем так, как он сейчас представляет её… На самом деле память зависит от многих параметров, в том числе — от момента запроса… Ну да, «держись за здесь и теперь, сквозь которые будущее погружается в прошлое…» и там ещё что-то про ягодицы, кстати… как она сейчас кричала: «Держи крепче!» — и он сжимал их… понятно, что сразу после одного акта совсем не хочется вспоминать другие, точнее, они просто не вспоминаются , а так… не такие уж они и эфемерно-бестелесные были, лица… и не безличные — тела… Особенно то, что было в крапинку… Ксения… сама же заразив его ветрянкой… сосредоточенно ставила на нём эти точки — повсюду, в том числе и на члене, который она так смешно переваливала из стороны в сторону… а потом он потребовал, чтобы она и ему дала себя «дорисовать», и хотя у неё — и так уже всей пятнистой — это не нужно было делать, всё зажило — пятнышки были бледно-зелёными, размытыми, и Ксения была как рисунок акварелью… но согласилась, и вот это он запомнил навсегда: кисточка-спичка, что-то белое и худое, руки как спички, и ноги, как руки… и эти зелёные точки, переходящие с тела на тело в калейдоскопе, вращающемся вместе с телефонным диском…
Ну вот как-то так там это всё и крутилось, приводные колёса энтелехии, зелёнка, ветрянка…
— О чём ты думаешь? — спросила Кома, тихонько погладив его по щеке.
