Видеть моего брата оказавшимся под женским каблуком мне еще не доводилось. Разумеется, большинства его подруг я просто-напросто не знал — за ослепительным исключением Светланы Зиверт, — однако мне всегда представлялось, что они были его послушными обожательницами, а Володя с большим удовольствием принимал их обожание. Теперь же я столкнулся с намеком на нечто противоположное.
О Вере Набоковой, урожденной Слоним, чего только не болтали. Не она ли и стала причиной откровенной «нерусскости» произведений Сирина? Не она ли намеренно отлучила его от собратьев-изгнанников? А может, она и вовсе большевицкая шпионка? Сам я представлял себе Веру подобием благоразумной молодой жены из «Защиты Лужина», бездумно мешающей работе странного шахматного гения мужа, стараясь вывести его из сумрака бесценного внутреннего одиночества на солнечный свет «нормальной» жизни. Мне воображалось, что, создавая портрет такой жены, Володя противился попыткам Веры превратить его из затворника в человека более светского. Возможно, я был не прав. Но так или иначе, я с нетерпением — хоть и не без опаски — ожидал знакомства с нею.
— Домой она вернется поздно, — сказал Володя, когда мы шли к их дому. — А утром ей придется уйти черт знает в какой ранний час. Человек она отнюдь не утренний. До полудня — сама не своя. На наше счастье, завтра у нее выходной. Будем развлекаться.
Тем временем, приближаясь к дому, мой брат развлекался по-своему. К явному испугу прохожих, он демонстративно заходил в каждый помеченный желтой «Звездой Давида» магазинчик. Покупать ничего не покупал, просто разглядывал выставленные на продажу товары и уже одним этим бросался в глаза: нееврей, публично пренебрегающий официальным бойкотом. Почему он так поступает, я понимал, но вот уже второй раз за каких-то полчаса брат заставил меня понервничать — и сильно.
Они с Верой жили в двух больших комнатах, которые снимали в доме на Несторштрассе, неподалеку от того места, где жили в Берлине наши родители. Квартирной хозяйкой их была добродушная Анна Фейгина, немедленно принесшая нам самовар
[147]
.
Вера, как и предсказал Володя, домой вернулась поздно. За несколько часов до этого брат удалился в другую их комнату, сказав мне, что его поджидает там одно норовистое предложение, и предоставив меня самому себе. Осматривая содержимое Володиного книжного шкафа, я обнаружил среди «обычных подозреваемых» странность, вкусам моего брата нимало не отвечавшую: полное собрание сочинений Николая Чернышевского. Поскольку заняться мне было нечем, я углубился в популярный некогда роман стародавнего реформатора — в «Что делать?», — однако добронамеренные назидания его мне вскоре прискучили. Я начал уже подумывать, не перебраться ли мне на ночь в какой-нибудь пансион, когда дверь отворилась и в комнату вошла миниатюрная, поразительно красивая женщина. Она сняла берет, встряхнула густыми, вьющимися, рано начавшими седеть волосами и сказала, нисколько, по-видимому, не удивленная моим присутствием:
— Вас он, разумеется, бросил.
— Разумеется, — ответил я. — Это же мой брат. Чего еще мог я ждать от него?
— При его занятости, ждать от него слишком многого не приходится. Меня он предупредил, что с вами, возможно, придется повозиться.
Я не сильно, но удивился.
— Да нет, — сказал я, — хлопот я вам не доставлю. Я вот сидел здесь, читал. И, честное слово, был этим доволен.
— Ну да уж, — сказала она. — Вы же Чернышевского читали. То еще удовольствие.
Я засмеялся:
— Ну, по правде сказать…
— Вот и я о том же. Давайте обойдемся без церемоний. Я — Вера, как вы наверняка уже догадались. — Она сжала мою ладонь, коротко тряхнула ее. — Добро пожаловать в Берлин. Надеюсь, вам не придется задержаться в этом паршивом городе на время, большее абсолютно необходимого.
— Я не собираюсь снова селиться в нем, если вы об этом.
— Рада слышать.
Володя просунул голову в дверь.
— А, счастье мое, они наконец-то соизволили отпустить тебя. Заранее никак не угадаешь, — сказал он мне. — Я провожаю ее утром, не зная, позволят ли ей вернуться засветло. И все же она каждый вечер каким-то образом убеждает их дать ей свободу.
Он снова повернулся к жене:
— Несмотря ни на что, день у меня получился вполне производительный. Я оставил тебе несколько страниц. Напечатаешь, когда сможешь.
Их обращение друг с дружкой, не лишенное лукавства и деловитости, показалось мне и странным, и чем-то неприятным. И я предложил им пойти в ресторан, пообедать.
— Я заплачу, разумеется. Кроме того, мне хорошо бы вселиться в какой-нибудь пансион.
— Господи, — изумилась Вера. — Ни в коем случае. Это он вам предложил?
— Ничуть, — одновременно ответили я и Володя.
— Мы эту тему не обсуждали… — добавил он.
— Я просто подумал, что… — начал я.
— Вон стоит вполне приемлемая софа, — сказала Вера. — Мы настаиваем, чтобы вы остановились у нас. Тратить деньги на отель — об этом и думать нечего. Просто смешно.
— Веру не переспоришь, — сообщил мне Володя. — Даже не пытайся.
— Что касается обеда, Аннет сварила суп. И у нас есть сосиски. Берлинские рестораны теперь еще хуже, чем были. Да и по улицам ночами лучше не ходить.
— Если ты не вооружен до зубов, — добавил я.
Вера бросила на Володю неодобрительный взгляд.
— Ты слишком много болтаешь — себе же во вред, — сказала она.
Он с юмористическим самоосуждением пожал плечами:
— Моя любовь надеется, что рано или поздно я стану общаться только с бумагой. Возможно, она права.
— Разговоры бывают порою пустой тратой времени, — сказала Вера.
За супом и отвратительными сосисками («Производятся из опилок наивысшего качества!» — провозгласил Володя) я шутливо сказал моему брату:
— Стало быть, Чернышевский. Твои вкусы разительно изменились.
— Мне нужно изучить его — и поосновательнее.
— Новый роман?
— Да, — ответил он, флегматично жуя. — Но это и все, что ты от меня услышишь.
Я сказал, что он, похоже, всерьез прислушался к совету Веры.
Остаток вечера мы провели за учтивой беседой — главным образом о финансовых затруднениях. Послушав Веру и брата, я решил, уезжая, оставить им все мои рейхсмарки, какие не успею потратить. Володя далеко не в первый раз неодобрительно отозвался об Ольге и ее муже, которые лезут в дела мамы, оставаясь неспособными чем-либо ей помочь. Заботил его и наш брат Кирилл, который никак не мог решить, на кого ему следует учиться. Да и жизнь Елены, недавний брак которой оказался не таким счастливым, какого она заслуживала, также внушала ему беспокойство.
