Он меня не узнал. Не назвал по имени. Не сказал ни слова. Просто посмотрел на меня, потом моргнул и отвел взгляд.
— Пора пить лекарство, пап, — сказал Джон.
Сначала я удивилась, как это он смог оплатить услуги доктора и купить лекарство. Затем все прояснилось. Он поднял с пола бутыль, налил в стакан воды, всунул его в руки отца и помог ему напиться, не облившись.
— Так вот как вы лечитесь? — спросила я.
— Ну да, — ответил Джон. — И не надо так хмуриться, ангел мой. Больше ему ничего не нужно.
— Джон!.. — вскричала я. — Что с тобой случилось?
— Тише. Все в порядке. Я знаю, как лучше.
— Знаешь? Ты уверен?
— А ты в свое время была уверена? — спросил Джон с пугающей мягкостью. — А?
Джон один ухаживал за Брэмом: мыл, водил в туалет, убирал за ним, когда случались неприятности, и совершал все прочие ритуалы, причем с таким рвением и заразительным смехом, что выглядело это зловеще и в то же время нелепо.
Дочери Брэма, Джесс и Глэдис, по-прежнему жили близ Манаваки. Отца они не навещали. Он пребывал в своих вечных сумерках, не замечая хода времени. Иногда он разговаривал, большей частью обрывками фраз и рваными предложениями, но временами случались прояснения — как в тот день, когда он первый и последний раз заговорил обо мне.
— Агарь, мать ее… Надо было вытрясти из нее душу, чтоб образумилась. Как думаешь? Так и надо было, а?
Я не могла говорить из-за соленого кома в горле и злости — не на кого-то, разве что на Бога, за то, что Он дает нам глаза, которые почти всегда лишены способности видеть.
Однажды мне показалось, что Брэм меня признал.
— Ты же по дому помогаешь, так? — спросил он. — Напоминаешь ты мне кой-кого.
— Кого же? — я упрямо не хотела или не могла сознаться.
Ему, казалось, было трудно думать. Лицо его посерело от усилий.
— Не знаю. Может, Клару. Точно, ее.
Я напоминала ему ту толстую корову, его первую жену. Мы с Джоном поехали в город разносить яйца. Проклятые куры теперь казались даром небесным, ибо могли жить, почти ничем не питаясь. Нам бы их способности, горя бы не знали. На входе в магазин Карри мы встретили девушку. Она была примерно того же возраста, что и Джон, немного полноватая, но светловолосая и довольно хорошенькая. Вид у нее, правда, был весьма глупый. Она так самозабвенно заигрывала с Джоном — прикасалась своими белыми пальчиками к его смуглой волосатой руке, ворковала, как голубка.
— Чем ты сейчас занят, Джон?
— В субботу — ничем. Идешь на танцы?
— Возможно…
— Ну, тогда увидимся, — сказал он, чем привел ее в расстройство — она-то надеялась, что он предложит ей пойти вместе. А как ему было приглашать ее? На развлечения у него денег не было. Они с Брэмом в основном жили на средства, что присылала я, и он, видимо, полагал, что мне не сильно понравится, если он станет спускать их на девиц. Полагал он правильно. Мне бы это не понравилось.
Наконец он соблаговолил нас познакомить.
— Мама, это Арлин Симмонс.
Я посмотрела на нее с еще большим интересом.
— Дочь Телфорда и Лотти?
— Она самая.
Арлин. Какое еще имя могла выбрать женщина, которая всегда наряжала дочь в рюшечки и оборочки. Джон приобнял девушку за плечи, пачкая ее платье из белого пике.
— Ну, до встречи! — сказал он, и мы ушли, он — беззаботно насвистывая, я — в недоумении.
— Где твоя вежливость? — упрекнула я его, когда она уже не могла нас слышать. — Не то чтобы она меня сильно впечатлила. Но все же…
— Вежливость? — прыснул он. — Вот уж не вежливости она от меня ждет.
— А чего она ждет — предложения руки и сердца?
— Предложения? Бог с тобой, нет, конечно. Она ни за что не выйдет замуж за Срипли. Вот потискаться со мной — это самое то.
— Не выражайся так, — огрызнулась я. — Никогда больше не выражайся так при мне, Джон. В любом случае эта девушка не для тебя. Она дерзкая и…
— Дерзкая? Она-то? Да она просто зайка, маленькая и пушистая.
— Так она тебе нравится?
— Шутишь, что ли? Я не против переспать с ней при случае, вот и все.
— Ты говоришь, как отец, — сказала я. — Так же пошло. Не расстраивай меня. Ты не такой, как он.
— Вот в этом ты ошибаешься, — сказал Джон.
Как-то раз я случайно встретила Лотти на улице. Она страшно растолстела, а ее завитые волосы стали седыми, как мои. На ней был чесучовый костюм, который выглядел бы вполне элегантно на более стройной фигуре.
— Какие люди, Агарь! — защебетала она. — Сколько лет, сколько зим. Как я рада снова видеть тебя здесь. Наслышаны о твоих успехах на побережье. Какая достойная работа — говорят, ты в компаньонках у пожилого торговца, который сколотил состояние на экспорте или импорте?
— Плохо слушала, — сказала я. — Я его экономка.
— Да?.. — Она, казалось, расстроилась и не знала, что сказать. — Только и всего? Что ж, люди много чего говорят. Мы-то все новости узнаем от Шарлотты, она давно на побережье живет. Бог ее знает, как она добывает сведения — всегда была мастерица в этом деле. Да ты ее помнишь — Шарлотта Тэппен, дочь старого доктора. Она вышла замуж за одного из братьев Халпернов из Южной Вачаквы. Он страховщик, до депрессии зарабатывал на зависть всем. Сейчас, конечно, у всех у нас дела не ахти. Но мы справляемся, и это главное, правда? Арлин приехала на лето. Она же изучала домоводство в университете, а теперь работает учительницей в городе. Знаешь, так здорово, когда она дома. Плохо женщине без дочки. А ты надолго здесь?
— На месяц. Но я нашла мистеру Оутли экономку на время отсутствия. Если надо будет, задержусь дольше.
— А что случилось?
— Брэм умирает, — отрезала я, не желая это обсуждать.
— О Господи, — тихо произнесла Лотти. — Я не знала.
После ужина Джон часто исчезал из дома, и на рассвете, когда лучи утреннего солнца только-только начинали подсвечивать краешек неба, а воробьи еще спали, меня будил шум колес машины-телеги. Я и не пыталась спрашивать, где он был, полагая, что он все равно не скажет. Эти вылазки были мне знакомы. Проходили уже.
— А где сейчас Чарли Бин? — спросила я.
— Нет его, — ответил Джон. — Умер пару лет назад. Его нашли у конюшни Доэрти, в снегу. Напился, наверно, и замерз. Точно никто не знает.
— Туда ему и дорога, скажу я тебе.
Я сказала это отнюдь не от души, а только лишь потому, что именно этого он от меня ждал, даже я сама этого от себя ждала. У Чарли не было семьи, он умер в одиночестве, и ни одна живая душа из Манаваки, я уверена, не пришла к нему на похороны.
