Молниеносно выбросив вперед огромную, мускулистую руку, Абелай Пердомо схватил тщедушного старика за горло и чуть ли не приподнял над землей.
— Послушайте вы, проклятый старик! — воскликнул он, пока тот сучил ногами и молотил воздух руками, тщетно пытаясь вырваться. — Мне достаточно слегка сжать пальцы, чтобы покончить с этим делом раз и навсегда. Но Марадентро не убийцы. — Он ослабил хватку, чтобы ненароком не придушить старика. — Это был несчастный случай. Асдрубаль убил вашего сына, потому что тот пытался изнасиловать мою Айзу, а ведь она еще почти ребенок. Почему вы не желаете согласиться с правдой? Быть может, ваш сын был пьян? Откуда мне знать? А может, такова его судьба? Однако клянусь вам, что все мои слова — чистейшая правда. И если бы вы мне только предложили, я бы проверил… Признаю, должно быть, нелегко пережить своего ребенка, однако я ничего не могу сделать, чтобы изменить прошлое. И вы тоже!
Он разжал пальцы, и дон Матиас Кинтеро привалился к выложенной из обломков застывшей лавы стене. Старик поднес руку к горлу, словно так воздух скорее бы наполнил его легкие. Прошла почти минута, прежде чем он обрел дар речи. Наконец он поднял голову. На лице его застыло упрямое выражение, а глаза безумно блестели.
— Лучше бы ты задушил меня. Тогда бы ты вместе с сыном оказался на виселице. — Он сделал небольшую паузу, словно желая убедиться, что его слова достигли цели, а потом продолжил: — Решайся, иначе можешь быть уверен, что я не успокоюсь до тех пор, пока не увижу могилу твоего сына!
Абелай Пердомо на какое-то мгновение замер в растерянности, словно никак не мог осознать, что стоящий перед ним человек может быть настолько одержим жаждой мести. Затем он тяжело прислонился к другой стене и помотал головой, прогоняя наваждение.
— Понимаю… — медленно произнес он. — Вам бы очень хотелось, чтобы я убил вас, потому что у вас не хватает духу сделать это самому. Сейчас единственный для вас выход — это уйти из этого мира. Однако я не собираюсь доставлять вам подобного удовольствия. Вам придется продолжать жить и со своей болью, и со своим стыдом, дон Матиас. И день ото дня они будут становиться лишь сильнее и сильнее, и чем старательнее вы будете пытаться заглушить их, совершая все новые и новые глупости — станете жечь баркасы или изводить жаждой невинных людей, — тем больше будете мучиться. Признайте же наконец правду! Ваш сын был самой настоящей свиньей, за что и поплатился. Да, убийцей оказался мой Асдрубаль, однако им мог оказаться и любой другой парень, потому что это ваш подлый сын первым вытащил нож. Впрочем, глядя на отца, я понял, почему сын вырос таким трусом. У вас тоже не хватает смелости решить свои дела, и вы нанимаете убийц, чтобы те сделали за вас всю грязную работу.
Они сидели очень тихо, глядя в упор друг на друга, и даже не подозревали, что в темноте за их спинами стояла Рохелия Ель-Гирре. Ее тонкий, как у зверя, слух позволял ей слышать каждое слово, и она сразу же поняла, что незваным ночным гостем был не кто иной, как Абелай Пердомо, который этим самым вечером в четвертый раз пытался повидаться с хозяином.
Ее слабая надежда на то, что Абелай прикончит дона Матиаса, так как тот сам не решился бы расстаться с жизнью, рассеялась в тот миг, когда она поняла, что Марадентро справился с приступом гнева. Теперь то, что могло бы стать схваткой не на жизнь, а на смерть, превратилось лишь в жалкую словесную перепалку.
Когда великан Пердомо выпрямился и, развернувшись, исчез в темноте, она так и продолжала стоять на месте. Еще несколько долгих минут Рохелия Ель-Гирре следила за своим тщедушным хозяином, который, словно изрядно потрепанная кукла, все еще стоял, прислонившись к стене, и никак не мог прийти в себя, чтобы вернуться в дом.
Рохелия Ель-Гирре пошарила вокруг, нащупала увесистый булыжник и крепко сжала его в руке, а затем скользнула, словно злой дух, к тому месту, где недвижно сидел дон Матиас Кинтеро. Она давно пришла к решению, что должна действовать сама, иначе все мечты, что подпитывали ее в течение последних лет, рассеются, словно дым, так и оставшись мечтами. Если же ее хозяин умрет после визита Абелая Пердомо, ни у кого не возникнет сомнений, что убийца именно он, у нее же будет предостаточно времени на то, чтобы вынести из дому все ей нужное, прежде чем сообщить в Цивильную гвардию о случившемся.
Она не испытывала ни малейших сомнений, пока бесшумно, совсем как рысь, кралась вперед, ни угрызений совести, ибо с тех пор, как помнила себя, она не получала от этого человека ничего, кроме презрения и унижений. Она в уме постоянно повторяла непристойные слова, которые он произносил, заставляя ее встать на колени, а затем медленно расстегивая ширинку брюк и вставляя ей в рот вонючий, потный и обмякший член.
* * *
Дамиан Сентено добрался до Тинахо в первом часу ночи. На мельнице, где мололи зерна для гофио, его заверили, что Педро Печальный, как всегда, с козами ушел в горы, и если ему, Сентено, требуется найти пастуха, то он должен пуститься в путь по самым что ни на есть ужасным дорогам, по которым не ездил даже тот старый автомобиль, чье тарахтение время от времени разносилось по острову.
Еще не единожды ему пришлось спрашивать дорогу, то стучась в двери обособленно стоящих домов, то расспрашивая одинокого крестьянина, пытавшегося починить разрушенную ветром стену своего виноградника. Когда нещадно палящее солнце стояло в зените, последние признаки дороги закончились, и он понял, что ему не остается другого выхода, как идти дальше по голым камням.
Он увидел пастуха издали — тот сидел на самом краю старого кратера и смотрел на очертания Огненной горы, вырисовывавшейся на горизонте. Пастух время от времени посвистывал, подзывая своих псов, или бросал в их сторону камень, таким образом приказывая им держаться поближе.
Козы там, где это было возможно, щипали жалкие пучки травы, которые, кто знает каким чудом, пробивались между камней и в трещинах лавы.
Педро Печальный даже не пошевелился, пока Дамиан Сентено с трудом поднимался по склону, а когда тот подошел и остановился перед ним, то поприветствовал его лишь кивком.
— Добрый день.
— Добрый день.
— Это вы Педро Печальный?
— Да, так зовут меня.
— Я ищу своих друзей.
— Здесь их нет…
— Я уже это вижу. Однако они ушли сюда, чтобы поговорить с вами, и не вернулись.
— Наверное, передумали.
— Вы хотите сказать, что они не приходили?
— Почему же не приходили? Приходили, — признался пастух. — Если это только те, о ком я думаю… Одного звали Мильмуертес, а другого Дионисио, если мне не изменяет память. Они просили провести их к Тимафайа. Я их туда и отвел, но им место не понравилось.
Дамиан Сентено попытался прочесть в невозмутимом взгляде пастуха правду, однако очень быстро понял, что собеседник его либо полный дебил, либо отъявленный хитрец. И в том и в другом случае рассчитывать на быстрый успех не приходилось.
— Что вы хотите этим сказать, уверяя, будто место им не понравилось? Что они сделали?
