Хусто Гаррига, похоже, даже не понял, что Дамиан Сентено не развлекаться его отправлял. Он хотел, чтобы в Плайа-Бланка все наконец-то поняли серьезность их намерений. Они уже подожгли баркас, избили рыбаков и перехватили водовоз, заставив весь поселок мучиться от жажды. Но они могли зайти и дальше, много дальше, если островитяне не принудят семейство Марадентро выдать им Асдрубаля Пердомо.
Пока он, сгорбившись, обливаясь потом и умирая от жажды, шагал по раскаленным на солнце камням, пытаясь найти хотя бы жалкую тропу, которая вывела бы его на дорогу — любую, пусть даже и самую плохую, — до Мосаги, он продолжал задавать себе один и тот же вопрос: где он совершил ошибку и как должен был бы действовать изначально, чтобы добиться успеха, теперь с каждым днем казавшегося все более недосягаемым?
Старик уже начал терять терпение, и Дамиан это знал. Дон Матиас хотел результатов, а он не смог предложить ему ничего, что хотя бы на время его успокоило. Если он ему расскажет, что пропали двое из его людей, то старик перестанет верить в него, в человека, которого всегда уважал и которому всегда оказывал покровительство. А случись так, то он, Дамиан Сентено, снова останется ни с чем. Его уже прогоняли из Легиона. И теперь, когда ему вот-вот должно было исполниться пятьдесят лет, Сентено знал, что шансы на успех его в этой жизни невелики. Теперь он должен во что бы то ни стало сделать так, чтобы Матиас Кинтеро назвал его наследником своего огромного состояния, иначе свою жизнь он непременно закончит под забором. Как только Асдрубаль Пердомо умрет, старика уже ничто не будет держать на этом свете. Тогда не за горами будут времена, когда и прекрасный особняк, и виноградники перейдут в его руки.
Вначале дело ему представлялось легче легкого. Однако теперь по вине недалеких людей, которым, казалось, солнце выжгло последние мозги, ибо они разучились реагировать на события так, как должно это делать нормальным людям, он рисковал снова остаться ни с чем.
Сентено вышел к одинокому дому, однако залаявшая собака не давала ему подойти ближе. Но как он ни кричал, никто на зов так и не вышел, и не предложил ему стакана воды, и не указал дороги. Кто построил этот дом здесь, посреди безжизненной каменной пустыни, и где в этот момент находился хозяин, оставивший хозяйство на попечении злобного пса, оставалось лишь гадать.
Продолжая шагать по камням и застывшей лаве и морщась от боли, пронзавшей его разбитые в кровь ноги, Дамиан Сентено постепенно приходил к выводу, что пора перестать воевать со всей деревней и сосредоточиться на главном — на семействе Пердомо Марадентро.
Чтобы вытащить Асдрубаля из его норы на свет божий, ему придется убить всех Пердомо, медленно, по одному. В этой жизни мало что пугало или по-настоящему раздражало Сентено, однако единственное, к чему он не был готов, так это к тому, что горстка каких-то бородатых мужланов-рыбаков одержит над ним верх.
Спустя полчаса, повернув вместе с тропинкой в сторону, он лицом к лицу столкнулся с человеком, который накладывал мелкий древесный уголь — пикон в огромные корзины, которые затем собирался навьючить на верблюдов. Он сказал, что до Мосаги добрый час ходьбы через поле.
— Нет, — ответил он на немой вопрос Сентено. — Здесь вы не найдете ни дороги, ни машины, которая бы привезла вас на место.
— Вы уверены?
— Я здесь живу с рождения, сеньор, а потому знаю, что говорю. Верблюд — единственный вид транспорта, подходящий для этой части острова.
Дамиану ничего не оставалось, как, морщась от чувства унижения, залезть в одну из корзин и так, покачиваясь на лениво выступающем дромадере, ведомом невозмутимым крольчатником, который, время от времени посмеиваясь, подкручивал свои густые усы, въехать в Мосагу.
— Вот везу вам христианина! — весело произнес мужчина, заставляя животное стать на колени перед дверьми, в которых уже появилась Рохелия Ель-Гирре. — Он заблудился и отбил себе все ноги. Но так как он уверял, что он ваш друг, то я его и привез…
Рохелия, не сводя с Сентено взгляда, в котором злоба мешалась с презрением, утвердительно кивнула.
— Благодарю за услугу, Чо Ансельмо, — сказала она. — Зайдите на кухню и налейте себе глоточек вина. Да отнесите крендельков своим ребятишкам. Я их вытащила из печи всего час назад. — После чего она обратилась к Сентено: — Хозяин в спальне. Доктор приказал, чтобы его никто не будил.
— Он что, болен?
— Абелай Пердомо ночью хотел его убить. К счастью, мой муж услышал крики и вовремя прибежал на помощь. Мерзавец скрылся.
— Абелай Пердомо? — удивился хозяин верблюда. — Марадентро из Плайа-Бланка? Мне это кажется маловероятным.
— Почему же? — кисло отозвалась Рохелия. — Если его сын убил сына хозяина, то почему бы отцу не попытаться убить его самого?
Чо Ансельмо тут же сообразил, что все это не то дело, в которое стоило бы совать нос, и, не произнеся ни слова, направился в кухню за обещанными стаканом вина и крендельками. В предстоящие шесть месяцев его единственной заботой станут поля, пикон, который нужно грузить в корзины, да ленивый верблюд. Остальное же — печаль других, а у него и своих дел по горло.
Дамиан Сентено, не обращая внимания на недовольство Рохелии, попросил показать ему душевую, где бы он смог смыть с себя пыль, которая, казалось, навсегда вплавилась в его кожу под лучами жаркого солнца.
— Подожду, пока не проснется дон Матиас, — уточнил он. — Жандармы уже прибыли?
Он мог бы поклясться, что выражение лица женщины, которая тут же развернулась и последовала на кухню за хозяином верблюда, слегка изменилось.
— Хозяин не захотел вызывать, — ответила она. — Он сказал, что вы уладите это дело. За второй дверью наверху вы найдете спальню и ванную. Можете пользоваться. Через полчаса я подам вам ужин.
Опускаясь в теплую воду, Сентено поблагодарил судьбу, подарившую ему удовольствие, какового он не испытывал с момента прибытия на остров. Затем он обмотался большим полотенцем и приказал, чтобы к утру ему доставили чистое белье. Ужинал он один в сводчатой и мрачной столовой огромного дома Кинтеро и, покончив с едой, попросил Рохелию, чтобы та позвала своего мужа, Роке Луна.
— Зачем?
— Хочу, чтобы он рассказал, как это произошло.
— Он ведь уже говорил: услышал крик, прибежал и спугнул Абелая Пердомо.
Впрочем, Рохелия Ель-Гирре не стала упорствовать, понимая, что тем самым может возбудить в хитром Сентено подозрения, и пошла за своим мужем, который в этот час набивал обручи на бочки в подвале.
— Хочет видеть тебя, — сказала она.
— И что я ему скажу?
— То же самое, что врачу и старику, — рыкнула она. — Ты мне помешал убить его, однако клянусь, если ты меня отправишь в тюрьму, то пойдешь вместе со мной.
— Сумасшедшая, — проворчал Роке Луна, откладывая в сторону молоток, которым набивал металлический обруч. — Совсем ты сбрендила! Убить старика! И как это пришло тебе в голову, когда всего-то и дела, что терпеливо ждать.
